— Кто такой Дмитрий?
Вопрос ударил наотмашь, без предисловий и смягчающих обстоятельств. Он прозвучал в тёплом, наполненном паром воздухе спальни как треск ломающегося льда. Аня, только что вышедшая из ванной, замерла на пороге. На ней было лишь большое махровое полотенце, небрежно обёрнутое вокруг тела, а с кончиков влажных волос на плечи падали тяжёлые капли. Секунду назад она чувствовала себя обновлённой и расслабленной, но одно это предложение, произнесённое холодным, чужим голосом, мгновенно стёрло ощущение чистоты и покоя.
На их кровати, прямо на смятом покрывале, сидел Кирилл. Он не смотрел на неё. Весь его мир сузился до светящегося прямоугольника в его руках. Её телефона. Её разблокированного телефона. Его спина была напряжена, плечи ссутулились, а лицо, которое она увидела, когда он наконец поднял на неё глаза, было ей незнакомо. Черты вроде бы те же, но искажённые уродливой гримасой злости, ревности и какой-то брезгливой обиды. Он выглядел как человек, который только что копался в мусоре и нашёл там что-то отвратительное.
— Я не поняла, — медленно произнесла Аня, делая шаг в комнату. Холодный пол неприятно остудил босые ступни. — Что ты сказал?
— Я спросил, кто такой Дмитрий, — повторил он, отчётливо выговаривая каждый слог. Он демонстративно провёл большим пальцем по экрану, пролистывая что-то, что она не могла видеть с такого расстояния. — Твой, я так понимаю, коллега. С которым ты так мило воркуешь.
«Воркуешь». Это слово царапнуло слух. Дмитрий… Она нахмурилась, пытаясь выудить из памяти это имя. Ах да, Дмитрий из смежного отдела. Они пару месяцев назад вместе работали над срочным проектом, сидели до ночи, пили литрами кофе и обменивались сотнями сообщений в мессенджере, обсуждая правки, сроки и идиотские требования заказчика. Это была обычная рабочая рутина, выматывающая и давно забытая.
Но сейчас Кирилл говорил о нём так, будто речь шла о тайном любовнике. И тут до неё дошло. Не то, что он нашёл, а то, как он это сделал. Он сидит. С её телефоном. Который она оставила на прикроватной тумбочке. Она всегда так делала. Потому что доверяла. Потому что ей и в голову не могло прийти…
— Ты серьёзно? Ты залез в мой телефон, пока я была в душе?! И теперь устраиваешь мне допрос из-за переписки с коллегой двухмесячной давности?! Да кто ты такой, чтобы проверять меня?
Последние слова она почти выкрикнула. Воздух в комнате загудел от напряжения. Обвинение, которое он ей готовил, было перехвачено и брошено ему обратно в лицо, но уже в совершенно ином, гораздо более тяжком составе преступления.
Кирилл вздрогнул от её крика. Кажется, он ожидал слёз, оправданий, сбивчивых объяснений. Но он получил ярость. Чистую, незамутнённую, ледяную ярость.
— Кто я такой?! — он вскочил на ноги, его рост делал его фигуру угрожающей. Телефон он всё ещё сжимал в руке, будто это было оружие или неопровержимая улика. — Я твой парень, с которым ты живёшь год! И я, кажется, имею право знать, почему ты пишешь другому мужику «Спасибо, ты меня сегодня просто спас!» и ставишь ему смайлик с обнимашками!
Он произнёс эту фразу с таким пафосом, будто цитировал любовное послание. Аня на секунду замерла, вспоминая тот день. Это был день сдачи проекта, когда система рухнула, и Дмитрий за полчаса до дедлайна сумел всё восстановить, буквально вытащив её из-под огня начальства. Она действительно была ему благодарна. Но сейчас, в интерпретации Кирилла, эта простая человеческая благодарность превратилась в нечто грязное и постыдное.
— Ты рылся в моих вещах, — прошипела она, игнорируя его выпад. Она смотрела не на его перекошенное лицо, а на свою руку, которой он сжимал её телефон. — Ты ждал, пока я уйду в ванную, взял мой телефон, подобрал пароль… или ты его подсмотрел заранее? Как крыса, Кирилл. Ты вёл себя как последняя крыса.
— Как крыса? — это слово зацепило его, заставило дёрнуться. Он сделал шаг к ней, и в его глазах блеснула уже не просто ревность, а оскорблённая ярость. — Не смей называть меня крысой! А как называется то, что делаешь ты? Когда ты врёшь мне в лицо, улыбаешься, а сама за моей спиной ведёшь тайные переписки!
Он говорил так, будто поймал её с поличным на месте преступления, будто у него на руках были не скриншоты безобидного чата, а фотографии измены. Аня скрестила руки на груди, поверх полотенца. Холод пробирал уже не только от мокрой кожи, но и от того, во что превращался их разговор, их вечер, их год совместной жизни.
— Я ничего не прятала, — её голос был спокойным до жути, и этот контраст с его нарастающей истерикой бесил его ещё больше. — Эти сообщения просто были в моём телефоне. В моём личном телефоне, куда ты залез без разрешения, как вор. В этом вся разница.
— Разница? Я тебе сейчас покажу разницу! — он снова ткнул пальцем в экран, его лицо исказилось в торжествующей, уродливой усмешке. Он нашёл то, что искал. — Вот! Читай! «Буду скучать по нашим ночным бдениям». Это тоже, скажешь, по работе? Что это за бдения у вас такие были, Аня?
Он произнёс это с такой интонацией, будто зачитывал выдержку из эротического романа. Аня смотрела на него и не узнавала. Перед ней стоял не её Кирилл, с которым они вместе смеялись над глупыми комедиями и планировали отпуск, а какой-то мелочный, злобный чужой человек, упивающийся своей мнимой правотой.
— Это называется ирония, Кирилл, — ответила она с ледяным терпением, как будто объясняла что-то умственно отсталому. — Мы сдали огромный, выматывающий проект, над которым работали три недели без выходных. И эта фраза означала, что мы, наконец, сможем спать по ночам, а не сидеть в офисе. Это сарказм. Понимаешь такое слово?
— Сарказм… — протянул он, явно не желая принимать такое простое и логичное объяснение. Оно рушило всю его красивую теорию заговора. — Хорошо. А это? — он снова пролистал чат. — «Если что, пиши в любое время, я на связи». Он что, твой личный спасатель? Готов примчаться по первому зову? Днём и ночью?
Аня ощутила, как внутри неё поднимается волна не гнева, а какого-то горького, брезгливого смеха. Он брал обычные фразы, вырванные из контекста деловой переписки двух уставших людей, и видел в них то, что хотел видеть его воспалённый ревностью мозг. Он сам создавал эту грязь и теперь старательно вываливал её на неё.
— Да, Кирилл. Он был готов помочь. Потому что если бы проект провалился, премии лишился бы весь отдел. Включая его. Это называется командная работа. Но тебе, видимо, это понятие незнакомо. Ты предпочитаешь работать в одиночку. Втихаря. С чужими телефонами.
Её слова били точно в цель. Каждое его «доказательство» она разбивала о холодную стену логики, и это приводило его в бешенство. Он не хотел логики. Он хотел подтверждения своих подозрений. Не найдя его, он начал злиться ещё сильнее.
— Перестань делать из меня идиота! — заорал он, и его голос сорвался. — Я вижу, что здесь написано! Вы флиртовали! Все эти ваши «кофейные зомби», «проекты-монстры» и дурацкие шуточки, понятные только вам двоим! Ты думаешь, я не понимаю?!
— А что тут понимать? — она сделала ещё один шаг к нему, теперь их разделяло не больше метра. Она больше не чувствовала холода. Внутри всё горело от презрения. — Что два человека, запертые в офисе до полуночи, пытались не сойти с ума от усталости и стресса? Что у них появился свой локальный юмор? О боже, какой криминал! Тебе нужно было не в мой телефон лезть, а сразу в полицию звонить!
— У меня были основания! — выкрикнул он ей в лицо, отчаянно цепляясь за эту фразу, как за спасательный круг. Он бросил телефон на кровать, словно тот обжёг ему руки. — Ты в последнее время сама не своя! Вечно уставшая, вечно в своих мыслях! Я имел право проверить, что происходит
— Основания? — Аня рассмеялась. Смех был коротким, резким и совершенно лишённым веселья. Он прозвучал как звук разбитого стекла. — У тебя были основания, чтобы унизить меня? Чтобы унизить нас обоих? Ты послушай себя, Кирилл! Я была уставшая, потому что я, чёрт возьми, работала! Зарабатывала деньги, в том числе на эту квартиру, в которой ты сейчас стоишь и обвиняешь меня в измене на основании переписки двухмесячной давности!
Это был удар под дых, и он достиг цели. Кирилл пошатнулся, словно от физического толчка. Упоминание денег всегда было для него болезненной темой. Он зарабатывал меньше, и хотя Аня никогда не попрекала его этим, сам факт висел в воздухе немым укором, который он сам себе и адресовал. Теперь она озвучила это. Не как упрёк, а как факт, как ещё одну деталь абсурдной картины, которую он нарисовал.
— Я не об этом… — пробормотал он, теряя свою атакующую позицию. Его праведный гнев начал давать трещины, обнажая вязкую, неприглядную неуверенность. — Я не о деньгах… Я о том, что ты отдалилась. Ты перестала делиться со мной…
— Делиться чем? — перебила она, её голос звенел от негодования. Она сделала ещё шаг, и теперь стояла прямо перед ним, глядя снизу вверх в его растерянные глаза. Полотенце казалось уже не символом уязвимости, а доспехом. — Тем, как меня достал начальник? Или тем, что у нас в офисе сломался кулер? Этим я должна была с тобой делиться? Я приходила домой и хотела одного — тишины. Отдохнуть. Побыть с тобой. А ты, оказывается, в это время сидел и накручивал себя, потому что я не пересказала тебе свой рабочий день в мельчайших подробностях?
Конфликт стремительно менял русло. Он больше не был о каком-то мифическом Дмитрии. Он обнажал глубокую трещину в фундаменте их отношений. Кирилл, загнанный в угол её логикой и неспособный больше цепляться за вырванные из контекста фразы, перешёл на последнюю линию обороны — манипуляцию.
— Я просто боюсь тебя потерять! — выпалил он. Это была заготовленная, универсальная фраза, которую мужчины используют, когда все аргументы исчерпаны. Она должна была вызвать жалость, сочувствие, заставить её почувствовать себя виноватой за его страдания. — Я люблю тебя, и мне было больно видеть, как ты отдаляешься! Я должен был знать, что происходит! В отношениях не должно быть секретов друг от друга!
Он произнёс это с таким отчаянием, с таким надрывом, что на секунду это могло бы сработать. Но Аня уже прошла точку невозврата. Его слова не растопили лёд в её душе, а, наоборот, заморозили её окончательно. Она увидела в них не признание в любви, а ультиматум. Она услышала не страх потери, а декларацию права собственности.
— Секретов? — она произнесла это слово так, будто пробовала его на вкус и оно оказалось горьким. — То, что я не вываливаю на тебя каждую свою мысль и каждую рабочую проблему — это не секреты, Кирилл. Это называется личное пространство. Это нормально, когда у человека есть что-то своё. Но ты, оказывается, считаешь иначе.
Она смотрела на него уже без гнева. С холодным, почти аналитическим любопытством. И в этот момент она поняла. Дело было не в ревности. Дело было в контроле. Ему нужен был тотальный, абсолютный контроль. Доступ ко всем её мыслям, ко всем её перепискам, ко всей её жизни. Её «усталость» и «задумчивость» были для него не признаком переутомления, а сбоем в системе, зоной, которую он не мог контролировать. И он полез в телефон не для того, чтобы найти доказательства измены. Он полез туда, чтобы вернуть себе иллюзию власти.
— Я имею право знать, с кем ты общаешься и что ты делаешь, — заявил он, окончательно сбрасывая маску страдающего влюблённого и превращаясь в тюремщика. Его голос обрёл жёсткость. — Мы пара. Мы живём вместе. Значит, у нас всё должно быть общим. В том числе и телефон. Это и есть доверие.
Эта фраза стала последним гвоздём в крышку гроба. Он взял самое светлое и важное понятие — «доверие» — и извратил его, вывернул наизнанку, превратив в синоним тотальной слежки. И сделал это с такой убеждённостью, что Аня поняла — это не минутный срыв. Это его философия. Его жизненное кредо. И она с этим жить не будет. Никогда.
— Право? — Аня холодно рассмеялась. Этот смех был похож на звон льдинок, падающих в пустой стакан. Он был окончательным и бесповоротным. — Нет, Кирилл. Ты не имеешь. Никакого права. Ты только что сам всё сказал и всё объяснил. Лучше, чем это сделал бы любой психолог.
Она отступила от него на шаг, разрывая ту интимную, почти боевую дистанцию, что разделяла их. Движение было спокойным, почти ленивым, но в нём читалось окончательное решение. Вся ярость, весь шок, всё негодование, кипевшие в ней последние пятнадцать минут, схлынули, оставив после себя лишь выжженное поле холодного, ясного понимания. Она смотрела на него так, как смотрят на незнакомого человека, который вдруг начал вести себя неадекватно на улице. С недоумением, лёгкой брезгливостью и полным отсутствием эмоциональной вовлечённости.
Кирилл не сразу понял эту перемену. Он всё ещё находился в своей реальности, где он — обманутый, но любящий мужчина, отстаивающий своё право на правду. Он ожидал продолжения спора, криков, слёз — чего угодно, только не этой отстранённой тишины.
— Что я объяснил? — спросил он, его голос дрогнул от неуверенности. Он увидел, что теряет её, но не понимал, почему его «железные» аргументы не сработали. — Я объяснил, что люблю тебя и не хочу, чтобы между нами были тайны! Что в этом плохого?
— В этом нет ничего от любви, Кирилл, — её голос звучал ровно и бесцветно, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. — Любовь — это когда ты доверяешь человеку настолько, что тебе и в голову не придёт лезть в его телефон. Любовь — это когда ты видишь, что твоему близкому тяжело, и спрашиваешь: «Чем я могу тебе помочь?», а не устраиваешь за ним слежку, чтобы уличить в чём-то. То, о чём говоришь ты, — это не любовь. Это желание владеть. Контролировать. Знать каждый шаг, каждую мысль, иметь пароли от всех аккаунтов. Это тюрьма, построенная на твоей собственной неуверенности.
Каждое её слово было маленьким, отточенным скальпелем, вскрывающим его мотивы и выставляющим их напоказ. Она не обвиняла, она констатировала. И от этой констатации ему стало не по себе. Он вдруг понял, что почва уходит у него из-под ног. Комфортный мир, где он был жертвой, рушился.
— Да что ты такое говоришь… — начал он, пытаясь вернуть разговор в привычное русло взаимных упрёков. — Это просто была дурацкая ревность! Я погорячился! Ну, залез в телефон, да, я был неправ! Прости! Давай просто забудем об этом!
Его «прости» прозвучало жалко и фальшиво. Слишком поздно. Он извинялся не за то, что считает нормальным рыться в чужих вещах, а за то, что его поймали. Аня это прекрасно видела. Он был готов извиниться, чтобы скандал прекратился, чтобы всё вернулось на круги своя, чтобы она снова стала удобной и предсказуемой.
— Нет, — отрезала она. — Мы не забудем. Потому что я теперь знаю, как ты мыслишь. Дело не в этой конкретной переписке. Дело в том, что ты считаешь такой поступок нормой. И если я сейчас это «проглочу», то это повторится. Сначала телефон. Потом ты начнёшь проверять мою почту. Потом поставишь программу-шпион на мой компьютер. А потом что? Диктофон в сумочку подкинешь? Нет, спасибо. Я в такие игры не играю.
Она спокойно развернулась и подошла к большому шкафу-купе. Её движение было таким обыденным, что Кирилл на секунду растерялся. Она отодвинула зеркальную дверцу. Внутри, на полках, аккуратными стопками лежали его футболки, джинсы, свитера. Всё было на своих местах. Мирный, упорядоченный быт, который он только что разрушил.
— В моих вещах, — сказала она, не поворачиваясь к нему, её голос эхом отразился от деревянных стенок шкафа, — ты больше рыться не будешь. Собирай свои. И убирайся.
В комнате повисла абсолютная, оглушающая пустота. Кирилл смотрел на её спину, на её руку, указывающую на его полку, и не мог поверить в реальность происходящего. Он начал этот скандал, чтобы поставить её на место, чтобы доказать свою власть. А в итоге его самого выставляли за дверь.
— Ты… ты сейчас серьёзно? — пролепетал он. — Ты меня выгоняешь? Из-за какой-то ерунды?
Аня медленно повернулась. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только безмерная, всепоглощающая усталость.
— Это для тебя ерунда. А для меня — нет. Я не могу жить с человеком, который мне не доверяет. Который считает, что имеет право меня контролировать. Так что да. Я серьёзно. Ищи ту, которая позволит себя контролировать. Ту, для которой проверка телефона — это норма и доказательство любви. Удачи в поисках.
Она отошла от шкафа и села на край кровати, демонстративно отвернувшись и взяв в руки свой телефон, который так и лежал на покрывале. Она не смотрела на него. Она не ждала его реакции. Она просто вычеркнула его из своей жизни. И это было страшнее любого крика, любой истерики. Он стоял посреди комнаты, раздавленный и униженный не её криками, а её ледяным спокойствием. Он хотел скандала, а получил приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий…
