— Ну как тебе? Скажи, стало же просторнее! Воздух прямо звенит, чувствуешь? — Алиса кружилась посреди комнаты, раскинув руки, словно пыталась обнять это новое, стерильное пространство. На ней было легкое домашние платье, а на лице сияла та самая улыбка, с которой дети показывают родителям разрисованные обои, ожидая похвалы, а не наказания.
Максим стоял в дверном проеме, всё ещё сжимая ручку дорожного чемодана. Костяшки пальцев побелели. Он только что вошел в квартиру после трехнедельной командировки на Север. В голове гудело от перелетов, смены часовых поясов и бесконечных совещаний. Всё, о чем он мечтал последние пять часов в самолете, — это налить себе порцию дымного «Лагавулина», опустить иглу на первый трек «Dark Side of the Moon» и раствориться в звуке, глядя на корешки своих пластинок. Это был его ритуал заземления. Его способ вернуться домой.
Но комнаты не было. Точнее, стены и пол остались на месте, но это было чужое место.
— Где стеллажи? — голос Максима прозвучал хрипло, будто он забыл, как разговаривать.
Алиса остановилась, поправила прядь волос и, подойдя к нему, чмокнула в небритую щеку. От нее пахло дорогим парфюмом и какой-то пугающей беззаботностью.
— Ой, ну ты даже не заметил главного! Я же говорю — пространство! Феншуй! — она махнула рукой в сторону стены, где раньше, от пола до потолка, стояла внушительная дубовая конструкция, сделанная на заказ. Там хранились полторы тысячи пластинок. Пятнадцать лет жизни. Редкие японские первопрессы, лимитированные издания, бутлеги, за которыми он охотился на аукционах, просиживая ночи напролет.
Теперь там было пусто. Стену выкрасили в тошнотворный бежевый цвет, названный в каталогах, вероятно, «утренним туманом». По центру висела одинокая абстрактная картина в тонкой раме — какие-то блеклые пятна, напоминающие плесень. А в углу, где обычно стоял его проигрыватель Technics, примостилась огромная напольная ваза с пучком сухих, мертвых веток.
— Я спрашиваю, где стеллажи, Алиса? И где всё содержимое? — Максим сделал шаг вперед, не разуваясь. Грязь с его ботинок оставила четкий след на девственно чистом ламинате, но Алиса, удивительно, даже не поморщилась. Она была слишком увлечена презентацией своего «проекта».
— Мы их убрали! — радостно сообщила она. — Ну, в смысле, я наняла грузчиков. Эти твои полки, они же давили! Они съедали свет. Я прочитала статью одного крутого дизайнера, он пишет, что темное дерево и обилие мелких предметов создают визуальный шум. Это блокирует энергию Ци. А нам нужно обновление, Макс! Ты же сам говорил, что устаешь на работе. Вот я и решила сделать тебе сюрприз к приезду. Теперь здесь зона релакса. Чистота, пустота, дзен. Нравится?
Максим почувствовал, как внутри, в районе солнечного сплетения, начинает раскручиваться холодная, тяжелая пружина. Он медленно обошел комнату. Аппаратуры тоже не было. Ни усилителя, ни колонок, ни вертушки.
— Ладно, полки давили, — произнес он неестественно ровным тоном. — Допустим. Куда вы это всё перенесли? В гараж? В кладовку? Только не говори, что свалили в кучу на балконе, винил нельзя хранить горизонтально под солнцем.
Алиса хихикнула, словно он сказал какую-то нелепость.
— В какой гараж, Макс? У нас нет гаража. А на балконе я сделала лаунж-зону, там теперь кресло-кокон и гирлянды. Зачем нам хранить этот старый хлам? Чтобы снова тащить его в дом?
Максим замер. Время, казалось, остановилось, загустело, как кисель. Он повернулся к жене всем корпусом.
— Что ты сказала? Хлам?
— Ну конечно! — Алиса пожала плечами, начиная терять терпение от его непонятливости. — Эти черные кругляши. Они же воняли старой бумагой, Макс. И пыли от них было — жуть! Я когда клининг вызывала, девочки жаловались, что протирать эти корешки — адский труд. Да и кто сейчас слушает музыку на этом? Всё есть в телефоне. Подписка стоит двести рублей. Нажал кнопку — и играет. Зачем захламлять квартиру?
— Где. Мои. Пластинки. — он чеканил каждое слово, уже не контролируя громкость. Взгляд его уперся в переносицу жены.
Алиса слегка попятилась, её улыбка дрогнула, сменяясь выражением обиженного ребенка.
— На мусорке, Максим. Где им и место. Я наняла ребят, они всё вынесли. Часа полтора назад закончили. Я хотела успеть до твоего приезда, чтобы ты зашел — и ахнул.
— Вынесла? — переспросил он шепотом.
— Ну да. В контейнеры во дворе. Там, правда, всё не влезло, они часть рядом поставили, в мешках. А что такого? Ты чего так побледнел? Макс, ты меня пугаешь. Это же просто вещи! Старые, ненужные вещи. Мы купим новые, красивые. Я вазу эту за сорок тысяч взяла, между прочим, это ручная работа, глина из Тосканы…
Максим не дослушал. Он развернулся так резко, что чуть не сбил плечом ту самую тосканскую вазу. Не говоря ни слова, он рванул к входной двери. Чемодан остался сиротливо стоять посреди «зоны дзена».
— Максим! Ты куда?! Ужин стынет! Я пасту с морепродуктами заказала! — крик Алисы ударил ему в спину, но он уже не слышал.
Он летел вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступени, игнорируя лифт. Пятый этаж, четвертый, третий… Сердце колотилось где-то в горле, отдавая в виски тупыми ударами. «Полтора часа», — билась в голове мысль. «Полтора часа назад».
Он выскочил из подъезда в серые сумерки московского вечера. Холодный воздух обжег легкие, но Максим не чувствовал холода. Он бежал к бетонному загону для мусорных контейнеров, который находился в конце двора, за детской площадкой.
Еще на подходе он увидел это. Оранжевый бок мусоровоза, выезжающего из арки дома. Тяжелая машина медленно, с натужным гулом поворачивала на проспект, увозя в своем чреве содержимое баков.
Максим остановился у грязного, исписанного граффити бетонного ограждения. Баки были пусты. Вокруг них, на асфальте, валялись какие-то обрывки упаковочной бумаги, куски пенопласта и пустые коробки из-под пиццы. Никаких мешков. Никаких стопок. Дворники или бомжи, а может, и сама мусороуборочная компания, уже зачистили территорию.
Он шагнул в эту зловонную зону, озираясь, как безумный. Взгляд зацепился за что-то цветное в луже масла и грязи у колеса одного из контейнеров. Максим наклонился и поднял предмет.
Это был конверт. Картон размок, по углам пошли трещины, но рисунок был узнаваем. Первый пресс «Led Zeppelin II». Тот самый, с коричневым «бомбером», который он искал три года и выкупил у коллекционера из Осаки за безумные деньги. Сейчас конверт был пуст. Сама пластинка, вероятно, была раздавлена прессом мусоровоза или разбилась, когда её швыряли.
Он стоял посреди помойки, сжимая в руке грязный, мокрый кусок картона, и смотрел на уезжающий вдаль грузовик. Внутри него что-то оборвалось. Словно игла проигрывателя соскочила с дорожки и с противным скрежетом проехала поперек пластинки, убивая музыку навсегда. Это было не просто разочарование. Это было ощущение физической ампутации.
Максим медленно выдохнул, скомкал конверт и сунул его в карман пальто. Он развернулся и пошел обратно к подъезду. Его походка изменилась. Теперь он не бежал. Он шел тяжело, размеренно, как идет солдат на расстрел. Или как идет палач. Ярость, которая сначала была горячей и хаотичной, теперь остыла, кристаллизовалась и превратилась в ледяной клинок.
Он поднялся на этаж, открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. Алиса сидела на диване, листая ленту в телефоне. Увидев мужа, она демонстративно надула губы.
— Ну и что это за истерика была? Убежал, дверь нараспашку… Я вообще-то старалась, создавала уют. А ты ведешь себя как ненормальный.
Максим прошел в центр комнаты, встал напротив неё и посмотрел ей в глаза долгим, немигающим взглядом. В этом взгляде не было любви, усталости или раздражения. Там была пустота. Такая же стерильная и страшная, как этот её новый интерьер.
— Ты выбросила мою коллекцию винила, которую я собирал пятнадцать лет, потому что она собирает пыль и портит твой новый интерьер? Ты решила, что имеешь право распоряжаться моими вещами, пока я в командировке? Это была не пыль, это была часть меня! А теперь ты — просто мусор в моей жизни!
— Мусор? — переспросила она, и голос её дрогнул, но не от страха, а от звенящего, искреннего возмущения. Она отшвырнула телефон на диванную подушку и вскочила. — Ты назвал меня мусором из-за кучи старого пластика? Ты сейчас серьезно, Макс? Я три дня убила на этот ремонт. Я выбирала оттенок стен, я ругалась с рабочими, я сама, своими руками мыла полы после них, чтобы тебе дышалось легко! А ты приходишь и оскорбляешь меня с порога?
Максим смотрел на неё и ловил себя на странной мысли: он словно видел Алису впервые. Раньше её импульсивность казалась ему милой, её стремление следовать моде — забавным. Теперь же перед ним стоял человек, говорящий на другом языке. Инопланетянин, уничтоживший цивилизацию просто потому, что ему не понравилась архитектура.
Он медленно, нарочито медленно снял пальто и повесил его на крючок. Движения были механическими, экономными. Так двигаются люди после тяжелой контузии, боясь расплескать остатки сознания.
— Ты не понимаешь, — произнес он глухо. — Дело не в пластике, Алиса. Ты выбросила не пластик. Ты выбросила мои воспоминания. Ты уничтожила то, чем я жил, когда мы даже не были знакомы.
Максим прошел в комнату, стараясь не смотреть на пустую стену, которая теперь напоминала ему свежий шрам после ампутации. Он подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. За окном была темная, равнодушная Москва. Где-то там, на полигоне, под тоннами бытовых отходов, сейчас лежали разбитые пластинки Майлза Дэвиса и King Crimson.
— Ой, да хватит драматизировать! — Алиса подошла сзади, но коснуться его не решилась. В её голосе зазвучали нотки снисходительного превосходства, какие бывают у воспитательницы в детском саду, объясняющей ребенку, почему нельзя есть песок. — «Воспоминания»… Максим, мы живем в двадцать первом веке. Память — она в голове, а не в вещах. Ты оброс этим хламом, как ракушками. Я просто помогла тебе сбросить балласт. Ты же сам не мог решиться, вечно: «это редкость», «это коллекционное». А по факту — пылесборник.
Она сделала паузу, ожидая, что он обернется и признает её правоту. Но Максим молчал.
— Я сделала это для нас, — продолжила она уже увереннее. — Чтобы в доме была энергия. Чтобы мы могли начать новую жизнь, без этого запаха старой бумаги и картонных конвертов. Ты знаешь, что старые вещи несут в себе энергетику мертвых людей? Большинство этих музыкантов уже умерли! Зачем нам в спальне энергия мертвецов?
Максим резко развернулся. В его глазах не было ярости, только холодное, скальпельное презрение.
— Ты хоть понимаешь, сколько это стоило? — спросил он тихо. — Я не про деньги, хотя ты только что спустила в унитаз стоимость хорошей иномарки. Я про время. Про поиск. Тот альбом Pink Floyd, первый пресс, который ты, вероятно, сочла особенно грязным из-за потертого конверта… Я искал его четыре года. Я летал за ним в Лондон, встречался с продавцом в каком-то пабе на окраине. Это была история. Моя история. А ты решила, что твоя ваза из «Икеи» или откуда там, важнее моей истории.
— Ваза не из «Икеи»! — взвизгнула Алиса, оскорбленная в лучших чувствах. — Это дизайнерская вещь! И вообще, как ты смеешь попрекать меня деньгами? Мы семья! У нас общий бюджет! Я же не спрашиваю тебя, сколько ты тратишь на свои сигары или бензин! Я решила обновить интерьер. Я хозяйка в этом доме, я создаю уют! А ты ведешь себя как эгоист. Я, значит, старалась, сюрприз готовила, а он стоит и бубнит про какие-то прессы.
— Ты не хозяйка, — отрезал Максим. — Хозяйка сохраняет дом. А ты — варвар. Ты ворвалась в мой храм и устроила там конюшню, потому что так модно в инстаграме.
Алиса задохнулась от возмущения. Её лицо пошло красными пятнами, идеально уложенные волосы растрепались от резких движений.
— Варвар?! Я?! Да я спасла эту квартиру! Тут дышать было нечем! Твои стеллажи занимали половину полезной площади! Я выкинула старье, чтобы мы жили как нормальные люди, в светлом, минималистичном пространстве! А ты… ты застрял в прошлом, Макс. Ты стареешь, вот в чем проблема. Ты цепляешься за свои игрушки, потому что боишься настоящего.
Она подошла к той самой вазе с сухими ветками и демонстративно поправила один прутик, словно показывая: вот что теперь здесь ценность, вот что теперь здесь закон.
— Знаешь, что самое страшное? — Максим посмотрел на её руки, холеные, с идеальным маникюром. Руки, которые ещё пару часов назад сгребали в черные мешки его жизнь. — Самое страшное, что ты даже не спросила. Ты дождалась, пока я уеду. Ты знала, что я не позволю. Ты сделала это исподтишка, как крыса.
— Не смей меня так называть! — Алиса топнула ногой. — Я сделала это, потому что ты упрямый осел! С тобой невозможно договориться! Если бы я спросила, ты бы начал ныть, читать лекции про звук, про частоты… Я избавила нас от этих споров. Я взяла ответственность на себя. Мужчина должен быть благодарен, когда женщина берет на себя быт и уют!
— Ответственность? — Максим горько усмехнулся. — Ты называешь это ответственностью? Это называется предательство, Алиса. Мелкое, бытовое, подлое предательство. Ты не просто выкинула вещи. Ты показала, что мое мнение, мои желания, моя личность для тебя — ничто. Пустое место. Тебе важнее картинка для подруг, чем то, что любит твой муж.
Он подошел к журнальному столику. Раньше там лежали каталоги аудиоаппаратуры и пара любимых журналов. Теперь там стояла ароматическая свеча и лежала книга по саморазвитию с кричащим названием «Как перестать беспокоиться и начать жить». Максим брезгливо столкнул книгу пальцем на пол.
— Ты говоришь, я застрял в прошлом? — спросил он, глядя на упавшую книгу. — Возможно. Но в моем прошлом были музыка, искусство, страсть. А в твоем настоящем — только пустота и бежевые стены. Ты вычистила отсюда жизнь, Алиса. Здесь теперь стерильно, как в операционной. Или как в морге.
— Ты больной, — прошептала она, и в её глазах впервые мелькнуло что-то похожее на испуг. Не от его слов, а от того тона, которым они были сказаны. — Из-за каких-то дисков ты готов разрушить семью? Ты сейчас смотришь на меня так, будто хочешь ударить.
— Я не ударю тебя, — покачал головой Максим. — Это было бы слишком просто. И слишком человечно. А с плесенью не дерутся. Плесень просто удаляют.
— Что ты несешь? — Алиса нервно хихикнула, пытаясь вернуть ситуацию в привычное русло мелкой ссоры. — Какая плесень? Макс, иди проспись. Ты устал с дороги, вот и несешь чушь. Завтра проснешься, посмотришь свежим взглядом и скажешь мне спасибо. Тут реально стало лучше. Светлее.
Она так ничего и не поняла. Эта непробиваемая броня самодовольства, эта уверенность в своей правоте, замешанная на глупости, была страшнее любой агрессии. Максим понял, что разговаривать больше не о чем. Любые слова отскакивали от неё, как горох от стены. Она искренне считала, что совершила благой поступок, а он — неблагодарный капризный ребенок.
Эта пропасть между ними была шириной с Гранд-Каньон. И мостов через неё не существовало.
Максим прошел мимо жены, словно она была предметом мебели — тем самым, который она так рьяно пыталась переставить. Он направился в свой бывший кабинет. Ноги ступали тяжело, будто к подошвам привязали свинцовые грузы. Он толкнул дверь, и в нос ударил резкий, химический запах ванили.
Раньше здесь пахло старой бумагой, типографской краской и едва уловимым ароматом винилового антистатика — запахом, который для него был синонимом покоя. Теперь же воздух был спертым, сладким до тошноты. На подоконнике чадила огромная ароматическая свеча в форме шишки.
Он остановился в центре комнаты и медленно огляделся. Масштаб катастрофы при ближайшем рассмотрении оказался еще страшнее. Это была не просто зачистка. Это была замена смысла на пустоту.
На месте массивного стеллажа, где хранились бокс-сеты The Beatles и первопрессы King Crimson, теперь висели три одинаковые рамки из дешевого белого пластика. В них были вставлены распечатанные на принтере постеры с мотивирующими цитатами на английском: «Dream Big», «Live Laugh Love» и «Good Vibes Only». Шрифт был витиеватым, золотым, пошлым до зубовного скрежета.
— Ну скажи же, стильно? — Алиса просочилась в комнату следом за ним, не решаясь, однако, подойти близко. Она стояла у косяка, скрестив руки на груди, и в её позе читалась оборонительная агрессия. — Это скандинавский стиль, хюгге. Я в пинтересте подсмотрела. Очень модно сейчас.
Максим подошел к стене и провел пальцем по пластиковой рамке. Она была хлипкой, китайской, купленной, вероятно, в ближайшем супермаркете в отделе «Всё для дома» по акции.
— «Только хорошие вибрации», — прочитал он вслух, и голос его был сухим, как тот треск, с которым ломается виниловый диск. — Ты заменила «The Wall» на «Good Vibes Only». Ты понимаешь уровень иронии, Алиса? Или для тебя это слишком сложно?
— Опять ты за своё! — фыркнула она. — Какая разница, что там было? Там была чернота! Мрачные, страшные картинки на обложках. Я когда заходила сюда пыль вытирать, мне аж жутко становилось. А теперь здесь светло. Позитивно. Ты будешь сидеть здесь за ноутбуком, поднимать глаза и видеть мотивацию. Это психология цвета, Максим.
Он обернулся к ней. Лицо его было серым.
— Ты не просто выкинула вещи. Ты заменила искусство на суррогат. На дешевку. На вот эти… — он неопределенно махнул рукой в сторону постеров, — …на эти бессмысленные фразы для умственно отсталых. Ты выпотрошила душу этой комнаты и набила её соломой.
— Да что ты заладил про душу?! — Алиса шагнула вглубь комнаты, её голос сорвался на визг. — Это просто комната! Квадратные метры! Я хотела, чтобы было красиво! Как у людей! Чтобы не стыдно было гостей привести! А то вечно у тебя здесь как в склепе: полумрак, музыка эта твоя заунывная скрипит… Друзья приходят, а у нас музей древностей!
— Гостей? — переспросил Максим тихо. — То есть ты сделала это для гостей? Для своих подруг, которые не отличают Моцарта от рингтона?
— Я сделала это для нас! — выкрикнула она, но в глазах мелькнула неуверенность. — Чтобы нам было комфортно! Ты же сам вечно угрюмый ходишь. Я думала, если убрать этот хлам, ты станешь… ну, легче. Веселее.
Максим подошел к тому месту, где раньше стоял проигрыватель. Теперь там стоял пуф. Бесформенный, вязаный мешок пыльно-розового цвета. Он посмотрел на него с таким отвращением, будто это была куча навоза.
— Ты даже не смотрела, что выкидываешь, верно? — спросил он, не глядя на неё. — Просто сгребала в мешки. Как строительный мусор.
— А зачем мне смотреть? — Алиса пожала плечами, искренне не понимая сути претензии. — Там всё одинаковое. Черные круги в картонках. Тяжелые, пыльные. Грузчики, кстати, тоже матерились, пока тащили. Сказали, весит тонну. Я им еще доплатила за вредность.
— Доплатила… — Максим издал странный звук, похожий на сдавленный смешок. — Ты доплатила людям, чтобы они уничтожили коллекцию, которая стоила больше, чем вся эта квартира вместе с твоим ремонтом. Но дело даже не в цене, Алиса. Ты никогда этого не поймешь. Ты уничтожила меня. Вот здесь, — он ударил себя кулаком в грудь, — теперь так же пусто, как у этих мусорных баков.
— Прекрати! — она закрыла уши руками. — Ты ненормальный! Ты говоришь так, будто я ребенка убила! Это всего лишь вещи! Ве-щи! Купишь себе подписку на «Спотифай» и успокоишься! Все так живут! Никто не держит дома склад макулатуры!
Она подошла к нему вплотную, заглядывая в глаза с требовательной, истеричной настойчивостью. Она хотела, чтобы он признал её правоту. Чтобы он перестал смотреть на неё как на врага. Она привыкла, что её капризы — это закон, а её глупость — это милая особенность.
— Я старалась, Макс! — продолжала она давить. — Я три дня ползала здесь на коленях! Я цветы выбирала! Я эти постеры сама печатала в фотосалоне, рамки подбирала! Почему ты не ценишь мой труд? Почему ты видишь только свои дурацкие пластинки? Ты эгоист! Махровый эгоист! Тебе плевать на мой уют, тебе важнее твои фетиши!
Максим смотрел на её искаженное злобой лицо, на этот рот, извергающий банальности, и вдруг почувствовал абсолютную, кристальную ясность. Ему стало холодно. Не физически, а где-то глубоко внутри. Словно температура в комнате упала до абсолютного нуля.
Он понял, что перед ним стоит чужой человек. Совершенно чужой. Биологический организм, с которым он по какому-то недоразумению делил быт, постель и кислород. У них не было ничего общего. Вообще ничего. Она жила в мире «позитивных вибраций», розовых пуфов и инстаграмных картинок, а он… а его мира больше не существовало. Она его вынесла на помойку.
— Ты права, — сказал он вдруг очень спокойно.
Алиса осеклась. Она не ожидала такой резкой смены тона. В её глазах зажглась надежда.
— Права? Ну вот, видишь! Я же говорила! Нужно просто привыкнуть. Сейчас мы закажем пиццу, включим какой-нибудь фильм…
— Ты права в том, что здесь теперь стало просторно, — продолжил Максим, не давая ей договорить. Голос его звучал ровно, как медицинский диагноз. — Очень просторно. И здесь действительно нет места для старого хлама.
Он медленно обошел её и вышел из кабинета.
— Куда ты? — Алиса засеменила следом, чувствуя неладное. В его спокойствии было что-то пугающее, куда страшнее его криков. — Макс, ты опять начинаешь?
Максим прошел в спальню. Там тоже произошли изменения: исчезли тяжелые шторы, на кровати лежало новое покрывало с геометрическим узором, а на тумбочке — очередная ваза с сухоцветами. Но он не смотрел на интерьер.
Он подошел к шкафу-купе, с грохотом отодвинул створку и потянулся к верхней полке. Оттуда он достал большой дорожный чемодан Алисы — ярко-желтый, пластиковый, который она покупала для их поездки в Турцию в прошлом году.
— Максим? — Алиса встала в дверях спальни, её руки безвольно опустились. — Ты что делаешь? Ты куда-то собираешься? Ты же только приехал!
Он бросил чемодан на кровать, расстегнул молнию и откинул крышку.
— Нет, Алиса. Я никуда не собираюсь. Я дома. Это моя квартира. Моя ипотека. Мои стены. А вот хлам, который мешает здесь дышать… он отправляется на выход.
Он открыл секцию с её вещами и, не глядя, сгреб охапку её платьев вместе с вешалками. Шелк, хлопок, синтетика — всё полетело в открытое нутро чемодана бесформенной кучей.
— Ты что творишь?! — взвизгнула она, наконец поняв, что происходит. Она бросилась к нему, пытаясь перехватить руки. — Не смей! Это мои вещи! Ты с ума сошел?!
Максим мягко, но непреклонно отстранил её локтем. Он действовал методично, как робот-уборщик. Следующая партия — джинсы, свитеры, домашняя одежда. Всё летело в чемодан.
— Освобождаю пространство, — ответил он, не повышая голоса. — По феншую. Ты же сама сказала: нужно избавляться от того, что не несет радости. От того, что создает визуальный шум. Ты для меня теперь — сплошной визуальный шум, Алиса. И очень громкий звуковой.
— Я вызову полицию! — заорала она, пытаясь вырвать из его рук свою блузку. Ткань затрещала.
— Вызывай, — кивнул Максим, сгребая с трюмо её косметику. Баночки, тюбики, кисточки посыпались поверх одежды, стуча друг о друга. — Только скажи им, что муж выкидывает мусор. Они поймут.
Он захлопнул крышку чемодана, хотя рукав одного платья остался торчать наружу, и с силой надавил, застегивая молнию. Замок жалобно скрипнул, но поддался.
— Это мой дом! — Алиса рыдала, размазывая тушь по лицу. От её глянцевой уверенности не осталось и следа. Сейчас она выглядела жалкой, растрепанной и напуганной. — Ты не имеешь права! Мы женаты!
Максим поставил чемодан на пол, выдвинул ручку и посмотрел на жену. В его взгляде была та самая стерильная чистота, которой она так добивалась в интерьере.
— Ошибаешься, — сказал он. — Мы были женаты. Пока ты не решила, что имеешь право уничтожить мою жизнь. А теперь, — он указал на дверь, — пошла вон. Вместе со своим хюгге.
— Макс, стой! Ты ведешь себя как истеричка! — Алиса вцепилась в ручку чемодана, пытаясь затормозить его движение, но пластиковые колеса проскальзывали по новому ламинату с противным, визжащим звуком. — Ты не выгонишь меня! Это моя квартира тоже! Я здесь прописана!
Максим даже не замедлил шаг. Он тащил тяжелый, набитый вещами чемодан по коридору так, словно это был труп их брака, который нужно срочно спрятать, пока он не начал разлагаться. Его лицо было похоже на застывшую маску, высеченную из камня. Ни гнева, ни жалости — только механическая необходимость закончить начатое.
— Прописка — это штамп в паспорте, — ответил он, не оборачиваясь. — А дом — это место, где тебя уважают. Ты этот дом уничтожила. Ты выскребла его до бетона.
Они вывалились в прихожую. Здесь тоже царил новый порядок: вместо привычной вешалки, заваленной куртками, стоял одинокий дизайнерский пуф и зеркало во всю стену. В этом зеркале отразилась сюрреалистичная картина: взъерошенная, с потекшей тушью женщина в домашнем платье и мужчина в пальто, сжимающий ручку желтого чемодана, как оружие.
— Куда я пойду?! На ночь глядя! — Алиса перешла на ультразвук. В её голосе страх смешивался с неверием. Она всё еще думала, что это такой вид воспитательной работы, грандиозный спектакль, после которого будет бурное примирение. — К маме? В гостиницу? Ты хоть понимаешь, как это выглядит? Ты выгоняешь жену из-за старых пластинок! Люди узнают — засмеют тебя, дурака!
Максим поставил чемодан у входной двери. Затем открыл шкаф, достал её пальто, ботильоны и сумку. Всё это он швырнул ей в руки единым комом.
— Мне плевать, что подумают люди, Алиса. Мне плевать на твоих подруг, на твою маму и на общественное мнение. Я пятнадцать лет собирал себя по кусочкам, альбом за альбомом. А ты за три часа превратила меня в «визуальный шум». Теперь моя очередь убирать лишнее.
— Ты больной… Ты реально больной социопат! — она судорожно пыталась попасть ногой в ботинок, прыгая на одной ноге и роняя сумку. — Я хотела как лучше! Я хотела света! А ты… ты просто ненавидишь всё живое! Ты любишь только свои мертвые вещи!
— Живое? — Максим горько усмехнулся, глядя, как она возится с обувью. — Ты называешь живым вот это? — он обвел рукой пустую прихожую. — Эти мертвые бежевые стены? Эту пластмассовую пустоту? Здесь нет жизни, Алиса. Здесь есть только твое эго, раздутое до размеров вселенной. Ты не меня хотела порадовать. Ты хотела пометить территорию. Как кошка. Только кошки делают это в тапки, а ты насрала мне прямо в душу.
Алиса выпрямилась, накинула пальто. Её трясло. То ли от холода, который шел от Максима, то ли от осознания, что всё происходит на самом деле.
— Я уйду, — прошипела она, и в её глазах впервые за вечер сверкнула настоящая ненависть. — Я уйду. Но ты приползешь. Через неделю, когда зарастешь грязью в своей пещере, ты приползешь и будешь умолять меня вернуться. Потому что ты никто без меня. Ты просто старый зануда с кучей мусора в голове.
Максим открыл входную дверь. Лестничная клетка встретила их гулким эхом и запахом табачного дыма.
— Не приползу, — спокойно сказал он. — Я лучше сдохну в тишине, чем проживу еще минуту с вандалом, который считает себя дизайнером.
Он выставил чемодан на площадку. Колесики гулко стукнули о плитку.
— Выходи, — скомандовал он.
Алиса шагнула за порог. Она обернулась, вцепившись в косяк, словно пытаясь в последний момент удержаться за этот «светлый, обновленный» мир, который она сама и создала.
— Ты пожалеешь, — выплюнула она ему в лицо. — Ты будешь сидеть в этих стенах и гнить. И твоя музыка тебя не спасет, потому что её больше нет! Я её выкинула! Слышишь? Вы-ки-ну-ла! И правильно сделала!
— Ты выкинула не музыку, — Максим мягко, но сильно разжал её пальцы, убирая их с дверного косяка. — Ты выкинула своё будущее в этом доме.
— Да пошел ты! — взвизгнула она, хватаясь за ручку чемодана. — Психопат! Урод! Чтоб ты сдох со своим винилом!
Максим посмотрел на неё в последний раз. В этом взгляде не было ни сожаления, ни желания продолжить спор. Там была усталость человека, который только что вынес тяжелый мешок с гниющим мусором и теперь просто хочет помыть руки.
— Прощай, Алиса. Ищи свой дзен в другом месте.
Он захлопнул дверь. Щелчок замка прозвучал в тишине квартиры как выстрел. Резкий, сухой, окончательный звук. Он повернул задвижку, потом еще раз, на два оборота.
С той стороны еще пару секунд слышалась какая-то возня, невнятные проклятия, стук каблуков, удаляющийся к лифту, и грохот колес чемодана по плитке. Потом всё стихло.
Максим остался один.
Он прислонился спиной к двери и медленно сполз вниз, на пол. Сердце колотилось тяжело и неровно, отдавая болью в левое плечо. Адреналин, который держал его всё это время, начал отступать, оставляя после себя свинцовую тяжесть и дрожь в руках.
Он сидел на полу в своей «обновленной» прихожей. Напротив, в огромном зеркале, отражался усталый, небритый мужчина, сидящий на фоне идеально ровных, тошнотворно-бежевых стен.
Квартира была пуста. Чудовищно, звонко пуста.
Максим поднялся, прошел в гостиную. Здесь, в свете уличных фонарей, пробивающихся сквозь тюль (шторы Алиса тоже заменила на какие-то полупрозрачные тряпки), комната казалась декорацией к плохому спектаклю. Ваза с сухими ветками отбрасывала на стену зловещую тень, похожую на костлявую руку.
Он подошел к тому месту, где раньше стояли стеллажи. Провел ладонью по гладкой, холодной краске. Ничего. Ни шероховатости дерева, ни тепла картонных конвертов. Стена была немой.
В голове крутилась одна и та же мысль: «Полторы тысячи». Полторы тысячи историй. Полторы тысячи вечеров. Всё это сейчас гнило где-то в общем контейнере, перемешанное с картофельными очистками и памперсами. Это нельзя было вернуть. Нельзя было отмотать время назад.
Но странное дело — вместе с болью утраты пришло и какое-то другое чувство. Страшное, ледяное, но освобождающее. Он смотрел на эту стерильную комнату и понимал, что вместе с пластинками из его жизни исчезло и всё то фальшивое, наносное, что душило его последние годы. Исчезли бесконечные разговоры о трендах, исчезли попытки соответствовать чужим ожиданиям, исчезла необходимость терпеть глупость ради «семейного уюта».
Алиса действительно очистила пространство. Она вычистила всё, включая саму себя.
Максим прошел на кухню. Открыл шкафчик, достал бутылку виски, которую чудом не постигла участь коллекции. Стаканов не нашел — Алиса заменила их на модные, граненые бокалы из цветного стекла. Он пил прямо из горла, чувствуя, как обжигающая жидкость катится по пищеводу, возвращая телу чувствительность.
Он вернулся в пустой кабинет. Сел на дурацкий розовый пуф — просто потому, что больше сидеть было не на чем. В темноте белые постеры на стенах светились бледными пятнами. «Good Vibes Only».
Максим смотрел на эту надпись и вдруг начал смеяться. Это был сухой, лающий смех, от которого першило в горле.
— Только хорошие вибрации, — сказал он в пустоту. — Ну что ж. Давай попробуем.
Он достал из кармана тот самый грязный, размокший конверт от «Led Zeppelin II», который подобрал на помойке. Положил его на пол перед собой. Это было всё, что у него осталось. Единственный артефакт прошлой цивилизации.
Вокруг была тишина. Не звенящая, не тяжелая. А просто мертвая, вакуумная тишина идеально убранной квартиры, в которой больше никто не жил. И в этой тишине Максим понял, что ремонт наконец-то закончен. Теперь здесь действительно было очень, очень много свободного места.
Он сделал еще глоток, закрыл глаза и в полной тишине, по памяти, начал воспроизводить в голове первый трек с альбома, ноту за нотой, щелчок за щелчком. Музыка зазвучала внутри него, громкая и яростная, заполняя собой пустоту, которую не могли заполнить никакие вазы и никакие люди…
