— Ты вообще себя со стороны видишь? — голос Олега срывался, но в нём звучала не ярость, а обида, почти жалоба. — Стоишь, молчишь. Слово выдавить не можешь. Я, значит, виноват во всём?
Анна стояла у окна, крепко сжав руки в карманах старого серого халата. Этот халат был с ней почти весь их брак. Ткань потёрлась на локтях, но она не выбрасывала его — привычка. Или память. Или просто потому, что в нём было тепло.
— Пять лет, Анна. Пять лет! — Олег шагал по комнате, его движения были резкими, как у актёра, играющего слишком громко. — Я для тебя старался. Ремонт делал, технику покупал. Смеситель в ванной, кресло рабочее, ковёр на кухню — всё моё!
Она обернулась, медленно. Смотрела спокойно, но в её взгляде не было ни согласия, ни покорности.
— Ты называешь это «мы»? — голос был тихим, но в нём слышалась твёрдость. — Я, беременная, сама красила стены, пока ты уезжал на выходные. Забыл?
— А потом — потеряла ребёнка. Потому что нервы, потому что ссоры каждый вечер, потому что тишина после них звенела сильнее любого крика. Ты помнишь это? Или тоже вычеркнул, как неудобную страницу?
— Ну конечно, теперь всё ты, — раздражённо бросил он. — А я кто? Временно проживающий?
— Да, — сказала она ровно. — Именно так.
Он замер. В этот момент он, возможно, впервые понял: это не обида. Это решение.
— Значит, ты действительно решила всё закончить?
— Я уже всё закончила.
Он пошёл к вешалке, накинул куртку. Пауза. Поднял глаза на неё.
— Только не вздумай менять замки, слышишь? — голос стал холодным, чужим. — У нас ещё не всё решено. Это была и моя жизнь тоже. Я имею право хотя бы на финальный разговор.
Анна не ответила. Он закрыл дверь не громко — почти сдержанно. Но за этим щелчком — как щепка отломанного, отжившего.
Она стояла в коридоре ещё минуту. Потом подошла к двери и тихо, как будто окончательно запечатывая что-то внутри себя, щёлкнула замок.
Следующим утром она проснулась раньше будильника. В комнате было тихо, и тишина была не пугающей, а осторожной — как будто дом сам не знал, можно ли уже расслабиться.
Анна села на край кровати, опустила ноги на холодный пол. Пошла на кухню, включила чайник, потом — снова в коридор. Стояла и смотрела на дверь. Ту самую, через которую столько раз входило раздражение, недовольство, тяжёлое молчание.
Она достала телефон, открыла сайт с доставкой. Ввела: «врезной замок с перекодировкой».
Через три часа пришёл мастер — молодой, вежливый. Она просто кивнула, показывая на дверь. Пока он работал с инструментами, она стояла в прихожей, будто на пороге чего-то неизвестного.
Когда новый замок щёлкнул, она не почувствовала облегчения. Только паузу. Как будто между главами — короткое молчание, когда неясно, чем всё продолжится.
Вечером Анна заварила чай, села у окна. Впервые за долгое время — не по расписанию, не потому что «надо отдохнуть», а потому что хотелось. За окном — октябрь. Деревья тянули ветви к небу, как будто что-то искали.
На столе лежал старый блокнот. На первой странице — запись её рукой: «Просто жить. Без страха. Без вины.»
Именно с этого начиналась её новая глава. Без криков. Без объяснений. Без тех, кто приходил — не спрашивая.
На третий день после ухода Олега в дверь позвонили. Тихо, будто кто-то сомневался, стоит ли вообще стучать.
Анна посмотрела в глазок — он. С коробкой. Без куртки, в мятой толстовке. Как будто специально пришёл «ненадолго».
— Привет, — он говорил спокойно, почти мягко. — Я за вещами. Там в шкафу в коридоре остались мои наушники и коврик с кухни. А ещё кресло. Помнишь, то, которое я заказывал?
— Ты забрал всё, что считал своим, сразу, — она не открывала дверь полностью. — Это — часть моего дома. Моей жизни.
— Я не спорю, — чуть усмехнулся он. — Но разве нельзя хотя бы по-человечески?
Слово «по-человечески» ударило не громко, но точно.
— По-человечески, — повторила она. — Это когда не кричат в три ночи, не обвиняют, не молчат неделями. Ты хочешь по-человечески — поздно.
Он посмотрел на неё — и в его глазах что-то дрогнуло. Обиделся. Но не ушёл.
— Ань, ты понимаешь, что это… ненормально? Всё так резко. Мы же не чужие.— Уже да, — спокойно ответила она. — Совсем.
Он постоял, опустил взгляд, затем тихо бросил:
— Зря ты это всё делаешь. Одна не вытянешь.
И ушёл. Не хлопнул дверью. Не оглянулся.
На следующее утро раздался звонок. Неожиданно — номер был незнакомый.
— Анна? Это я, Артём Сергеевич.— Ты что там устроила, а? Совсем, что ли, берегов не видишь? Замки сменила? Мы с Надеждой к тебе как к родной относились, внука ждали, помогали, ремонт этот делали… А ты теперь как с чужими. Мы тебе чем помешали?
— Потому что вы и есть чужие, — сказала она, стараясь говорить спокойно. — И замки — это не жест. Это защита.
— Ты что, забыла, кто ремонт в квартире делал? Кто эти обои клеил, люстру вешал, посудомойку подключал? Деньги от нас шли! А теперь всё это — твоя собственность?
Анна молчала. Он ждал, потом с нажимом добавил:
— И не строй из себя невинную. Я врач, между прочим, и очень хорошо вижу, когда человек играет. Мы с Надеждой видели, как ты с этим Юрием из бухгалтерии кокетничала. И не надо делать вид, что это было просто весело. Ты думаешь, никто не замечал?
Сердце сжалось. Не от вины — от того, что даже спустя столько времени они продолжали цепляться за эту ложь. Ей нужно было сказать что-то. Но вместо крика она просто разъединила звонок.
В тот же вечер она вытащила на балкон ящик с вещами Олега. Старые футболки, зарядки, его книга по маркетингу с загнутыми уголками, плед в серую клетку. Всё, что могло цепляться. Всё, что он «забыл».
Ящик стоял у двери сутки. Никто не пришёл.
На следующий день к подъезду подошла Кристина. Без звонка, без сообщений — как будто ей и вправду было всё равно, примут её или нет. Анна сразу узнала её: та самая Кристина с корпоративных фото, на которых Олег слишком откровенно смотрел в её сторону. Тогда она не была уверена, что у них может быть нечто большее, но теперь всё стало на свои места.
Анна открыла дверь на щёлку.
— Ты вообще в своём уме? — бросила она, даже не дождавшись слов. — Ты что, считаешь нормальным вот так приходить? После всего?
Кристина растерялась.
— Я… он сказал, что можно забрать кое-что. Я не хотела вас тревожить…
— Забирайте себя. И исчезайте из моей жизни. И чтобы я вас больше здесь не видела, — отрезала Анна. — Ни тебя, ни его вещей, ни его историй. Мне достаточно.
Она закрыла дверь резко, но без крика. И стояла за ней ещё долго, пока шаги Кристины не стихли на лестнице.
Вечером приехал Никита — брат Анны. На выходные, как всегда, «проведать, отвлечь, посидеть на кухне». Он ел борщ, болтал, рассматривал окно.
— Ты будто изменилась, — заметил он. — Стала жёстче.— А раньше я какая была?— Слишком мягкая. Всех жалела. Даже их.
Анна кивнула. Села напротив. Наливала себе чай — ровно, не спеша.
— Это не жёсткость, Никит. Это стена. За ней хоть немного тишины.
На третий день тишины раздался очередной звонок в дверь. Анна открыла — стоял Артём Сергеевич. В руках — бумажка, перечёркнутая ручкой, в другой — отвёртка. За спиной — Олег, молчаливый, с опущенными глазами.
— Вот список, — не здороваясь, начал Артём Сергеевич. — Смеситель в ванной, фильтр под мойкой, тумба под раковиной, кресло и кухонный светильник. Всё покупалось Олегом. Всё должно быть возвращено.
Анна почувствовала, как у неё заходится сердце, но голос остался спокойным:
— Вы серьёзно?
— Абсолютно. Это не твоё. Мы по-хорошему пришли. Без суда и скандалов. Ты сама всё усложняешь.
— Вам не кажется, что вы переходите границы?
— Ты первая начала! Замки, претензии, сцены! Мы же помогали, как могли. А теперь вы тут сами всё делите, как будто мы чужие. А это всё — вещи, купленные за наши деньги!
Анна на секунду прикрыла глаза.
— А плинтус вы не хотите забрать? Или розетки? Унитаз может быть ваш?
— Не язви! — взорвался он. — Мы знаем, как ты себя вела. И с мужем, и после. Так что меньше пафоса.
Олег молчал. Только один раз поднял глаза — и тут же отвёл. Бледный, как тень. Сломанный. Уже не страшный.
Анна глубоко вдохнула.
— Всё, что Олег посчитал нужным — он забрал. Остальное — часть моего дома. Это не рынок. И вы не получите здесь ни шурупа.
Она закрыла дверь. Слушала, как с той стороны что-то бормочут, как Артём Сергеевич требует «ещё подумать», но никто не стучал. Через минуту всё стихло.
Анна обессиленно села на пол. Не от страха — от того, что вновь пришлось защищать то, что и так было её.
Вечером раздался звонок в домофон.
— Это Наталья Григорьевна, подруга матери Олега. Открой, дорогая. На минутку.
Анна знала, что не откроет. Но вышла — на лестницу.
Наталья Григорьевна стояла с банкой солёных огурцов и напускной теплой улыбкой.
— Анечка, я ведь тебя как дочку считала. И вдруг — такая резкость. Замки, разговоры, кто с кем спал… Мы тут с подругами обсуждаем — и всё в шоке.
Анна не отвечала. Смотрела на неё, как на актрису, сыгравшую одну и ту же роль слишком много раз.
— Мы к тебе с душой. А ты нас — на порог не пускаешь. Это ведь не по-людски. Ты не думаешь, что потом одна останешься? Оно тебе надо — в одиночку?
— Когда я была как дочка, — тихо сказала Анна, — никто не спрашивал, как мне. Только брали, требовали, решали. Теперь я не дочка. Я — человек. И я имею право жить, как мне спокойно.
— А банку хоть возьми, — попыталась улыбнуться женщина, протягивая огурцы.
Анна не взяла.
— Унесите. И больше не приходите.
Она закрыла дверь, и в этот раз — впервые за долгое время — не прислушивалась, не замирала, не ждала. Просто пошла в комнату и открыла окна.
В комнате пахло прохладой.
Она сняла старые шторы, переставила диван. Выкинула плед, который когда-то выбирали вместе. Заказала новый — серо-синий, как утреннее небо. Поставила чайник. Повесила лёгкие занавески.
Ночью позвонил Никита.
— Ты как?
— Тихо, — улыбнулась она. — Наконец — тихо.
Он помолчал, потом добавил:
— Ты держалась круто. Я теперь понимаю, зачем ты всё это сделала.
Анна смотрела в окно. За стеклом — фонарь, медленный снег, двор. И вдруг внутри всё сжалось: как я могла выкинуть пять лет жизни на это? На страх, на пустоту, на чужих людей в собственной квартире? На унижение, которое казалось заботой?
Сердце болезненно сжалось, потом отпустило.
Теперь она была дома. Не просто в квартире — в себе. И знала: назад не потянет. Ни на день. Ни на взгляд.
