Я нашла его случайно, когда решила наконец убраться в комнате Кирилла. Он всегда был неряхой, но с тех пор, как приехал на лето, его комната превратилась в берлогу.
Под ворохом футболок на столе лежал большой, туго скрученный лист ватмана. План нашего дома.
Чертеж был выполнен профессионально, с точными линиями и техническими пометками, которые я не понимала.
Но одно я поняла сразу. Моя спальня, аккуратно обведенная красным пунктиром, была перечеркнута жирным, уродливым символом. Черный череп, нарисованный грубо, со злостью. И рядом дата: «Следующий вторник».
Дверь скрипнула. Я вздрогнула, выронив тряпку. На пороге стоял Кирилл. Он не смотрел на меня, его взгляд был прикован к плану в моих руках.
— Мам.
В его голосе не было вопроса. Только холодная констатация факта — ты залезла, куда не следует.
Он шагнул вперед и мягко, но настойчиво забрал у меня лист.
— Я просто пыль вытирала, — голос сел, превратившись в жалкое блеяние. — Кирилл, что это такое?
Он не ответил, аккуратно сворачивая ватман обратно в трубку. Его движения были медленными, почти ритуальными. Тридцатилетний мужчина, мой сын, вдруг стал чужим и непроницаемым.
— Это рабочий проект. Эскиз. Не бери в голову, — он бросил фразу через плечо, убирая чертеж в ящик стола и закрывая его на ключ.
Не бери в голову? Я смотрела на его широкую спину, на напряженные плечи.
Последний месяц он почти не выходил из комнаты, с кем-то постоянно шептался по телефону, а на все мои вопросы о работе отмахивался: «Проект горит, мам, потом».
Я знала, что у него сейчас сдача огромного объекта в городе, нервы на пределе. Но это не объясняло происходящего здесь, в нашем тихом загородном доме.
Я думала, он просто устал от города, от своей архитектурной фирмы. Но этот череп… Он был нарисован не рукой архитектора.
Он был нарисован рукой вандала. И я вспомнила, как пару недель назад жаловалась ему, что в моей спальне опять запахло проводкой. Он тогда отмахнулся, а теперь…
Вечером я сидела в гостиной, пытаясь читать, но буквы плыли перед глазами. Кирилл прошел мимо, неся из кухни стакан с водой.
Он кивнул мне, и я заставила себя улыбнуться в ответ. Улыбка получилась перекошенной.
Он скрылся в своей комнате, и я услышала, как щелкнул замок. Он заперся. В моем доме. От меня.
Я поднялась и подошла к двери своей спальни. Положила ладонь на гладкое дерево. Мое убежище.
Место, где я спала почти сорок лет. Теперь оно было помечено черной меткой.
Что должно было случиться в следующий вторник? Почему он молчит? Мысли, одна страшнее другой, полезли в голову.
Может, он влез в долги из-за своего проекта? И теперь ему угрожают? И дом… дом — это расплата?
Я вернулась в кресло. Дом, который всегда казался мне крепостью, перестал быть безопасным.
И самый близкий человек, мой сын, вдруг стал главной угрозой. Я смотрела на запертую дверь его комнаты и понимала, что до вторника я просто сойду с ума.
Следующие дни превратились в пытку. Я пыталась вести себя как обычно, но каждый звук в доме заставлял меня вздрагивать.
Скрип половицы, шум воды в ванной, гул холодильника — все казалось предвестником чего-то ужасного.
В субботу утром я решила предпринять еще одну попытку. Я застала его на кухне, когда он заваривал себе кофе. Я села напротив, сложив руки на столе.
— Кирилл, давай поговорим.
Он поднял на меня глаза. Взгляд усталый и раздраженный.
— Мам, я же сказал, это рабочий момент.
— Что за «рабочий момент» с черепом в моей спальне? — я старалась, чтобы голос звучал твердо, но он все равно дрогнул. — Объясни мне по-человечески. Я не сплю ночами. Ты сам не свой. Это из-за проекта в городе? У тебя проблемы?
Он тяжело вздохнул, поставил чашку на стол с таким стуком, что я вздрогнула.
— Хорошо. Хочешь знать? «Череп» на сленге строителей в моей фирме — это полный демонтаж. Снос до основания. До голых стен. Довольна?
Демонтаж. Снос. Слова были холодными, бездушными. Они объясняли термин, но не причину.
— Зачем? Зачем сносить мою спальню?
— Потому что это часть проекта! — он начал заводиться. — Мам, ты вечно лезешь не в свое дело! Я просил тебя не трогать мои вещи. Почему ты просто не можешь довериться мне? Хоть раз!
— Как я могу тебе доверять, если ты ведешь себя как чужой? Ты запираешься, ты шепчешься по телефону!
— Я работаю! — почти выкрикнул он. — У меня сроки, у меня сложный объект! А ты устраиваешь тут шпионские игры!
Он схватил свою чашку и вышел из кухни, хлопнув дверью. Я осталась одна. Его объяснение звучало логично, но интуиция кричала, что это ложь. Какая-то продуманная, отрепетированная ложь.
Днем приехала грузовая машина. Двое хмурых мужчин выгрузили тяжелые ящики и брезентовые свертки, занесли их в гараж.
Кирилл руководил ими, бросая короткие, резкие команды. Я смотрела из окна, и мое сердце сжималось. Из одного свертка вывалился край кувалды.
Вечером я услышала, как он говорит по телефону в саду. Я подошла к окну и приоткрыла створку. Голос его был тихим, но напряженным.
— …нет, она ничего не подозревает. Думает, что я просто много работаю… Да, все инструменты на месте… Главное, чтобы во вторник ее не было дома. Я что-нибудь придумаю… Нет, она не должна помешать.
Кровь отхлынула от моего лица. Он хочет, чтобы меня не было дома. Он что-то придумает.
Ночью я не пошла в свою спальню. Мысль о том, что это место обречено, была невыносимой.
Я взяла одеяло и устроилась на старом диване в гостиной. Каждый шорох заставлял открывать глаза. Мне казалось, что дом затаился, ждет.
В понедельник, за день до «вторника», Кирилл был неестественно любезен.
— Мам, а не хочешь съездить к тете Вере? — спросил он за завтраком. — Ты давно у нее не была. Я тебя отвезу. Побудешь у нее денек, отдохнешь.
Он пытался избавиться от меня. По его плану.
— Нет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза. — Я никуда не поеду. Я останусь дома.
Его лицо на мгновение окаменело. Улыбка сползла, и я увидела холодную ярость в его глазах. Всего на секунду. Потом он снова натянул маску заботливого сына.
— Ну, как хочешь, — он пожал плечами. — Просто предложил.
Но я уже все поняла. Он не отступит. И если я останусь, я ему помешаю. И тогда я стану не просто помехой. Я стану частью того самого «демонтажа».
Вторник. Я проснулась до рассвета. Страха больше не было. На его месте образовалась холодная, звенящая пустота. Я встала с дивана, чувствуя, как затекла спина, и подошла к окну.
На улице, у ворот, уже стояла та самая грузовая машина. Кирилл разговаривал с двумя рабочими. Он показывал рукой на дом, на окна моей спальни. Они все трое смотрели туда. Оценивали. Планировали.
В этот момент что-то щелкнуло. Все эти дни я была матерью, которая боится за сына, которая пытается понять. А сейчас я стала просто женщиной, у которой хотят отнять ее дом. Не просто стены. Память. Жизнь.
Все. Хватит.
Я не стала пить воду, не стала умываться. Я молча прошла по коридору мимо комнаты Кирилла, вошла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Повернула ключ в замке.
Одного замка было мало. Я посмотрела на старый дубовый комод, который достался мне еще от бабушки. Тяжелый, неподъемный. Я уперлась в него плечом.
Адреналин ударил в кровь. Навалилась раз, другой. Комод поддался, со скрипом проехав по полу несколько сантиметров.
Кряхтя от напряжения, обливаясь потом, я все-таки придвинула его к двери, намертво заблокировав вход. Потом взяла стул и подперла им дверную ручку.
Моя крепость.
Я села на кровать и стала ждать. Прошло минут двадцать. Я услышала шаги в коридоре. Они остановились у моей двери.
— Мам, ты там? — голос Кирилла был нарочито бодрым. — Мы скоро начинаем, так что выходи, не мешайся.
Я молчала.
Он подергал ручку. Раз. Другой. Дверь не поддалась.
— Мам, открой. Не глупи.
Молчание.
— Мама! У нас работа стоит! Открывай сейчас же!
В его голосе зазвучала сталь. Он начал дергать ручку сильнее, потом ударил по двери кулаком.
— Я сказал, открой! Что ты устроила?
Я глубоко вздохнула. И ответила. Спокойно, ровно, так, что сама удивилась своему голосу.
— Это мой дом, Кирилл. И это моя комната. Ты сюда не войдешь.
За дверью повисла пауза. Такая плотная, что, казалось, ее можно потрогать. Я слышала его тяжелое, сбитое дыхание.
Он не ожидал этого. Он привык к моей уступчивости, к моей вечной готовности понять и простить. Но та женщина умерла несколько дней назад.
— Ты пожалеешь об этом, — прошипел он наконец. — Я все равно ее сломаю.
— Попробуй, — ответила я и откинулась на подушки.
Я смотрела на трещинку на потолке, которую знала с детства, и впервые за много дней почувствовала себя в безопасности. Пусть он бесится там, за дверью. Пусть ломает кулаки. Сегодня эта комната не падет.
Прошел час. Или два. Стук прекратился. Я слышала приглушенные голоса в коридоре, потом шаги удалились. Я победила? Я не знала. Я просто сидела на кровати, прислушиваясь к каждому шороху.
Потом снова послышались шаги. Но на этот раз голос Кирилла звучал иначе. Не зло, а как-то… обреченно.
— Мам. Пожалуйста. Открой.
Я не ответила.
— Я все объясню. Просто открой дверь.
Я молчала, вцепившись в одеяло.
— Мам, я идиот, — сказал он тихо, и его голос дрогнул. — Я просто хотел… Посмотри.
В щель под дверью просунулся край свернутого листа бумаги. Он протолкнул его дальше. Я с опаской подошла, подняла. Развернула.
Это был детальный, красивый проект моей новой спальни. В светлых тонах, с большим окном, с уютным креслом и торшером в углу — именно там, где я любила читать. С пометкой: «Для лучшей мамы на свете».
Я смотрела на чертеж, и мир переворачивался.
— Я когда приехал, увидел, что проводка искрит, — его голос за дверью был глухим. — Полы скрипят так, что ночью просыпаешься. Окно в твоей спальне сифонит. Мам, это же опасно!
Я договорился с ребятами, чтобы они между объектами быстро все сделали. Бесплатно. Только за материалы.
Я хотел, чтобы ты приехала, а тут… все новое. Безопасное. Чтобы я в городе не дергался, что у тебя тут что-то загорится.
Он замолчал. Я тоже молчала, пытаясь переварить услышанное.
— А череп? — тихо спросила я.
— Господи, мам… — в его голосе слышалась горькая усмешка. — Это мы так на работе шутим. Когда проект совсем тяжелый, и надо все снести к чертям и начать заново.
Просто дурацкая, злая шутка. Я не думал, что ты это увидишь. А потом ты начала спрашивать, а я… я растерялся.
Испугался, что сюрприз сорвется. Вел себя как кретин. Прости.
Я медленно встала с кровати. Подошла к двери. Отодвинула стул. Попыталась сдвинуть комод, но сил не хватило.
— Кирилл, — позвала я. — Я не могу отодвинуть.
Через секунду комод с той стороны легко отъехал в сторону. Я повернула ключ в замке.
На пороге стоял мой сын. Уставший, взъерошенный, с огромным чувством вины в глазах. Рядом с ним — крупный мужчина в рабочей куртке, который виновато улыбался.
Слезы, которые я сдерживала все эти дни, хлынули наружу. Но это были уже не слезы страха.
Я не стала ничего говорить. Я просто обняла своего взрослого, такого нелепого и такого заботливого сына. Он обнял меня в ответ, крепко-крепко.
В тот день демонтаж все-таки начался. Но я уже не боялась кувалды. Я сидела в саду, пила лимонад и слушала, как рушатся старые стены.
Это был не звук разрушения. Это был звук перемен.
И я поняла, что иногда самые лучшие намерения могут выглядеть как угроза, если они окутаны молчанием.
А доверие — это не слепая вера, а смелость задавать вопросы и силы, чтобы услышать ответы. Даже если для этого нужно сначала забаррикадироваться в собственной спальне.
