— …и мы планируем выходить на азиатский рынок уже в следующем квартале. Отец считает, что это рискованно, но кто не рискует, тот не владеет ситуацией, верно?
Голос Вадима, ровный и самодовольный, растекался по гостиной, как тёплый мёд. Он сидел напротив Алины, расслабленно откинувшись на спинку венского стула, и его поза, его дорогие часы, его тщательно уложенные волосы — всё кричало о статусе. О статусе, который ему подарили, но которым он пользовался с уверенностью человека, заработавшего его самостоятельно. Отец, сидевший во главе стола, одобрительно хмыкнул, делая вид, что взвешивает умные слова молодого человека. Его лицо было непроницаемой маской довольного патриарха, заключающего выгодную сделку.
Мать, Светлана, порхала вокруг стола. Её движения были выверены до миллиметра, как у балерины на сцене. Вот она подливает Вадиму ещё чаю в тонкую фарфоровую чашку, вот поправляет салфетку, вот бросает на дочь быстрый, почти хищный взгляд, в котором смешались приказ, ободрение и угроза. Этот взгляд говорил: «Улыбайся. Будь милой. Не испорти всё». Алина чувствовала этот взгляд кожей, но не поднимала головы. Она методично размешивала уже давно остывший чай в своей чашке, следя за маленьким водоворотом, который образовывала ложечка. Этот бессмысленный ритуал был её единственным убежищем в этом театре абсурда.
— Вадим, как же вы интересно рассказываете! — голос Светланы сочился патокой. — Сразу видно делового человека, с таким не пропадёшь. А наша Алина, знаете, она хоть и витает в облаках со своими книжками да институтом, а хозяйка из неё будет отменная. У неё вкус врождённый. Вы посмотрите, как она сервировать помогает, как дом чувствует. Для женщины это главное — создавать уют для своего мужчины, чтобы он мог прийти после великих дел и отдохнуть душой.
Слова матери падали в тишину гостиной, как липкие капли. Они обволакивали Алину, пытаясь приклеить к ней ярлык, который она сдирала с себя с четырнадцати лет. «Хорошая партия», «удачно пристроить», «будущая хозяйка». Она чувствовала, как внутри всё сжимается в ледяной комок. Она посмотрела на Вадима. Тот смерил её оценивающим, почти хозяйским взглядом, задержав его на её фигуре, и благосклонно кивнул словам Светланы. Он покупал. А родители продавали.
В этот момент Алина медленно, с подчёркнутой аккуратностью, поставила чашку на блюдце. Тихий звон фарфора прозвучал как выстрел. Все разговоры мгновенно смолкли. Вадим удивлённо приподнял бровь. Отец напрягся, его пальцы чуть сжали ножку бокала. Светлана замерла с чайником в руке, её лицо превратилось в застывшую маску.
— Хватит, — сказала Алина. Тихо, но так, что это слово повисло в самом центре комнаты, отменив всё, что было сказано до него.
Она подняла глаза. И посмотрела не на Вадима, не на отца. Она посмотрела прямо в глаза матери.
— Я не собираюсь выходить замуж, мама! А тем более по твоей и папиной указке! У меня в жизни другие цели, и к ним я и буду стремиться!
Светлана открыла рот, её лицо исказилось, она зашипела, как потревоженная змея.
— Алина, не смей…
Но дочь уже встала из-за стола. Она выпрямилась во весь рост, высокая, стройная, и в этот момент она казалась старше и сильнее их всех, вместе взятых.
— Я не товар на вашей ярмарке тщеславия, — её голос был холодным и режущим, как сталь. Она обвела взглядом сначала опешившего Вадима, потом побагровевшего отца и, наконец, снова остановилась на матери. — Ужин окончен. Надеюсь, вам было вкусно.
И, не оборачиваясь, не ускоряя шага, она вышла из гостиной, оставив за собой руины их идеально спланированного вечера и трёх человек, униженных её спокойным, ледяным бунтом.
Гостиная, ещё минуту назад наполненная фальшивым смехом и звоном посуды, погрузилась в густое, вязкое молчание. Пустой стул Алины зиял как пробоина в борту дорогой яхты. Вадим, чьё лицо утратило самодовольный лоск и стало растерянным и немного обиженным, неловко прокашлялся. Он посмотрел на Анатолия, отца Алины, ища у него объяснений, но тот лишь смотрел в пустоту перед собой, и на его обычно непроницаемом лице проступали желваки. Весь его тщательно выстроенный мир дал трещину.
Первой опомнилась Светлана. Её лицо было похоже на алебастровую маску, из-под которой вот-вот хлынет раскалённая лава. Но для гостя она нашла в себе силы изобразить подобие улыбки.
— Девочка утомилась, — произнесла она сдавленным, неестественно высоким голосом. — Много учится, нервы… Вы уж простите её, Вадим. Переходный возраст, хоть и запоздалый.
Вадим поднялся. Он был не дурак и прекрасно понял, что его только что публично унизили. Не родители, нет. Эта молодая, дерзкая девчонка, которую ему предлагали как выгодное приобретение. Он одёрнул пиджак и тоже выдавил из себя вежливую гримасу.
— Разумеется. Я всё понимаю. Что ж, Анатолий Игоревич, Светлана Аркадьевна, благодарю за ужин. Был рад знакомству.
Анатолий тоже встал, механически пожал протянутую руку. Его рукопожатие было твёрдым, деловым, но глаза смотрели холодно и отстранённо. Он провожал не будущего зятя, а партнёра, сделку с которым только что сорвал самый ненадёжный элемент его собственной корпорации — его дочь. Он проводил гостя до двери, обменялся с ним парой ничего не значащих фраз о делах, и как только щелчок замка отсёк их дом от внешнего мира, маска спала.
Он медленно повернулся. Светлана стояла посреди гостиной, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Она не смотрела на мужа, её взгляд был прикован к двери, за которой скрылась Алина.
— Она опозорила нас, — прошептала Светлана. Каждое слово было наполнено ядом. — Она растоптала всё. Перед кем? Перед сыном Вольского! Ты представляешь, что завтра начнётся?
— Я представляю, что сорван контракт на поставку комплектующих, который мы обсуждали полгода, — ледяным тоном ответил Анатолий, входя обратно в комнату. Его гнев был иным. Не истеричным, как у жены, а холодным, системным, как обвал на бирже. — Твои светские приёмы меня волнуют в последнюю очередь. Она поставила под удар мой бизнес.
Не говоря больше ни слова, Светлана развернулась и стремительным, хищным шагом направилась к комнате Алины. Она не постучала. Она просто распахнула дверь, как будто врывалась в помещение, где засел враг. Алина сидела на кровати, выпрямив спину, и читала книгу. Её спокойствие было настолько вызывающим, настолько неуместным на фоне бушевавшей в доме бури, что Светлана на мгновение потеряла дар речи.
— Ты довольна собой? — наконец выдохнула она. — Ты наслаждаешься тем, что сделала? Унизила меня, отца, этого мальчика, который к тебе со всей душой…
— Душой? — Алина оторвалась от книги и подняла на мать ясный, спокойный взгляд. — Его интересовал папин бизнес и приложение к нему в виде послушной жены. Не нужно приписывать ему чувства, которых у него нет.
В дверях появился Анатолий. Он не вошёл, а встал, прислонившись к косяку, и скрестил руки на груди. Его фигура перекрывала выход.
— Оставь чувства, Светлана, — произнёс он тяжело. — Здесь другое. Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Это не просто ужин. Это были переговоры. Это были годы выстраивания отношений, которые ты одним своим демаршем пустила под откос. Ради чего? Ради своих глупых, инфантильных «целей»? Каких целей? Расскажи нам, мы хотим послушать.
— Вы не хотите слушать. Вы хотите, чтобы я извинилась и согласилась стать разменной монетой в ваших играх, — Алина спокойно закрыла книгу и положила её рядом. — Но этого не будет.
— Ах, вот как! Играх! — взорвалась Светлана. — Мы жизнь на тебя положили! Лучшие школы, лучшие вещи, институт! Мы создавали тебе будущее, идеальное будущее! А ты плюнула нам в лицо! Ты эгоистка, неблагодарная эгоистка!
— Это было не моё будущее. Это была ваша мечта, которую вы пытались реализовать через меня, — голос Алины не дрогнул, но стал твёрже. — А теперь, если вы закончили, я бы хотела остаться одна.
Она посмотрела на отца, потом на мать. В её взгляде не было страха или вины. Только холодная, отстранённая констатация факта. И это спокойствие бесило их больше, чем любой крик, любое ответное обвинение. Они пришли сюда, чтобы сломить её, чтобы увидеть её раскаяние, а наткнулись на глухую стену из стали и льда.
— Остаться одна? Ты думаешь, на этом всё закончилось? — голос Анатолия разрезал воздух в комнате, холодный и острый, как скальпель хирурга. Он сделал шаг внутрь, и комната Алины, её единственная цитадель, мгновенно стала меньше, превратившись в ловушку. — Ты устроила представление, опозорила семью, поставила под угрозу мои дела, и теперь ты хочешь, чтобы мы просто оставили тебя в покое с твоей книжкой?
Светлана, следуя за мужем, тоже вошла в комнату. Её ярость нашла выход в язвительном, презрительном сарказме.
— Конечно, Анатолий. У нашей принцессы «другие цели». Нам, простым смертным, их не понять. Расскажи нам, Алина, что это за великие цели? Стать секретаршей на побегушках в конторе с обшарпанными стенами? Жить на съёмной квартире, считая копейки до зарплаты? Этого ты хочешь? Ты хоть представляешь себе реальную жизнь за пределами этого дома, где тебе всё приносили на блюдечке?
Алина молчала. Она не смотрела на них. Её взгляд был устремлён на корешок книги, лежащей на покрывале. Она знала, что любое слово будет использовано против неё, любой аргумент будет высмеян, любая эмоция станет поводом для нового витка обвинений. Их целью было не понять. Их целью было — сломать.
Видя, что крики и обвинения не действуют, Анатолий сменил тактику. Он подошёл к её письменному столу, провёл пальцем по дорогой деревянной столешнице, поправил стопку учебников. Его движения были медленными, хозяйскими.
— Хорошо. Ты взрослый человек. Ты хочешь стремиться к своим целям. Я уважаю это, — он произнёс слово «уважаю» так, будто оно было ругательством. — Но стремиться к ним ты будешь самостоятельно. Этот дом, эта мебель, твоя учёба в престижном вузе, твоя одежда, твои развлечения — это всё мои инвестиции. Инвестиции в будущее семьи. Сегодня ты объявила, что этот проект закрыт. Что ж, это твоё право. Но тогда и финансирование проекта прекращается. С этой самой минуты.
Он выдержал паузу, давая словам впитаться в воздух, пропитать всё вокруг своим ледяным ядом. Светлана стояла позади него, скрестив руки на груди, и на её лице было выражение мстительного триумфа. Это был их козырной туз. Ультиматум, от которого она не сможет отказаться.
— Либо ты сейчас идёшь, извиняешься перед нами, и мы вместе думаем, как исправить ситуацию с Вольскими, — продолжил Анатолий, чеканя каждое слово, — либо дверь там. Но учти, если ты выйдешь за неё сейчас, обратно ты войдёшь только на наших условиях. Или не войдёшь никогда.
Они ждали. Ждали слёз, мольбы, истерики. Ждали, что она, наконец, поймёт, в какую бездну себя толкает, и сдастся. Но Алина медленно поднялась с кровати. Ни слова не говоря, она подошла к большому встроенному шкафу и распахнула дверцы. Её движения были спокойными, почти механическими. Она достала с верхней полки дорожную сумку и положила её на кровать.
— Что ты делаешь? — голос Светланы сорвался. — Алина, немедленно прекрати эту комедию!
Но Алина её не слышала. Она открыла ящик комода и достала несколько свитеров, джинсы. Она не швыряла вещи, а аккуратно складывала их и укладывала в сумку. Каждое её движение было лишено суеты, лишено драмы. Это был не жест отчаяния. Это было взвешенное, холодное решение.
— Я предупредил, — процедил сквозь зубы Анатолий, видя, что его ультиматум не сработал, а лишь ускорил развязку. Его лицо стало каменно-серым от ярости. Ярости бессилия.
Алина, сложив основное, взяла с тумбочки телефон. Родители замерли, ожидая, что она сейчас начнёт звонить Вадиму или им, чтобы молить о прощении. Но она набрала другой номер. Она сделала это прямо перед ними, глядя им в глаза, словно демонстрируя, что их власть над ней закончилась в тот самый момент, когда отец произнёс слово «финансирование».
— Катя, привет. Да, это я, — её голос был ровным и спокойным, как будто она звонила из кафе, а не из эпицентра семейной войны. — Можно у тебя сегодня переночевать? Да, похоже, надолго. Спасибо. Скоро буду.
Она закончила разговор и положила телефон в карман. Затем она застегнула молнию на сумке. Щелчок замка прозвучал как точка, поставленная в конце длинного, уродливого предложения. Их предложения. Она закинула сумку на плечо и, не глядя на окаменевших от шока и злобы родителей, направилась к выходу из комнаты.
Прошло три дня. Три дня густой, удушающей тишины, которая заполнила дом, впиталась в дорогие обои и бархатную обивку мебели. Анатолий и Светлана не разговаривали друг с другом. Они двигались по дому как два призрака, объединённые общей катастрофой, но слишком гордые, чтобы признать свою боль или вину. Они ждали. Ждали звонка, сообщения, любого знака капитуляции. Но телефон молчал.
В субботу днём к дому подъехала незнакомая машина. За рулём сидела девушка, на пассажирском сиденье — Алина. Светлана, стоявшая у окна, отшатнулась, как от удара. Она пришла. Но не одна. Это было новым, непредсказуемым унижением. Привести в их дом чужого человека, свидетеля их позора.
Дверь открылась. Алина вошла первой. За ней, неся стопку пустых картонных коробок, вошла её подруга Катя. Алина была одета просто — в джинсы и свитер, но в её осанке была новая, жёсткая уверенность. Она не выглядела сломленной или несчастной. Она выглядела свободной.
— Я заберу свои вещи, — сказала она в пустоту холла. Это было не прошение, а уведомление.
Анатолий и Светлана вышли из гостиной. Они стояли рядом, как судьи на трибунале.
— Ты решила привести публику? — начала Светлана, её голос был лишён всяких эмоций, выжжен дотла. Она демонстративно игнорировала Катю, которая замерла у порога, чувствуя себя крайне неуютно. — Чтобы показать, какие у тебя плохие родители?
— Катя мне поможет, — так же ровно ответила Алина и, не дожидаясь ответа, направилась вверх по лестнице, в свою бывшую комнату.
Они последовали за ней. Не из любопытства. Они шли исполнить последнюю, самую жестокую часть своего родительского долга — вынести окончательный приговор. Алина вошла в комнату и начала методично, без суеты, собирать то, что ей было нужно. Не одежду. Не безделушки. Она снимала с полок учебники, конспекты, свои рисунки, складывала в коробку ноутбук. Она забирала своё будущее, оставляя им прошлое.
— Я всегда знала, что с тобой что-то не так, — произнесла Светлана, стоя в дверях. Её голос был тихим, но каждое слово било наотмашь. — У всех дочери как дочери, а ты… холодная. Расчётливая. Неблагодарная. В тебе нет ни капли тепла, ни капли любви. Ты просто пустая, красивая оболочка. Мы вкладывали в тебя душу, а в тебе некуда было вкладывать. Там пустота.
Алина не остановилась. Она аккуратно складывала папки с документами в одну из коробок.
Тогда вперёд выступил Анатолий. Он опёрся о косяк, заняв свою привычную позицию контролёра. Его тон был не обвиняющим, а констатирующим, как у аналитика, подводящего итоги провального проекта.
— Ты думаешь, ты нас наказала? Ты наказала себя. Ты ноль. Без моего имени, без моих связей, без моих денег ты — никто. Ты не выживешь в том мире, в который так рвёшься. Он тебя сожрёт и выплюнет через полгода. Ты придёшь сюда, на порог этого дома, и будешь просить пустить тебя обратно. Но будет поздно. Ты не дочь, ты — неудачный актив. И я списываю тебя со своих счетов.
Он замолчал, ожидая эффекта. Он нанёс самый сильный удар, какой только мог — удар по её будущему, по её вере в себя.
И в этот момент Алина остановилась. Она медленно повернулась. Она посмотрела на них — на мать с её искажённым от злобы лицом, на отца с его ледяным презрением. В её взгляде не было ни боли, ни обиды. Только спокойная, отстранённая ясность, как у врача, ставящего диагноз.
— Вы правы, — тихо сказала она. — Я действительно была очень плохой инвестицией. Столько лет, столько вложений, и никакого результата. Вам следовало прекратить финансирование гораздо раньше.
Она взяла одну из коробок. Катя, поняв, что её роль — не просто быть свидетелем, но и помочь закончить это как можно скорее, подхватила вторую. Алина прошла мимо них, не задев, не удостоив больше ни единым взглядом. Они спустились по лестнице, и звук их шагов был единственным звуком в мёртвом доме.
Щёлкнул замок входной двери.
Анатолий и Светлана остались стоять в дверях её теперь уже пустой комнаты. Они смотрели на оставленные на кровати платья, на фарфоровых кукол на полке, на всё то, что было частью их проекта под названием «идеальная дочь». Они победили. Они сказали последние, самые жестокие слова. Но в оглушительной тишине их безупречного дома они впервые в жизни почувствовали себя абсолютно, сокрушительно проигравшими…
