— Кать, всё, я подхожу к дому, давай завтра созвонимся, — Марина улыбалась в трубку, переступая через лужу у самого подъезда. — Да, курсы просто огонь. Я столько нового узнала, голова кругом. Всё, целую, пока!
Она закончила разговор с подругой и с предвкушением вставила ключ в замочную скважину. День был долгим, но продуктивным, и сейчас ей хотелось только одного: заварить себе чашку мятного чая, залезть с ногами на диван и просто выдохнуть. Олег наверняка сидит за своим компьютером, в наушниках, погружённый в очередную виртуальную битву. Идеально. Никто не будет мешать.
Дверь открылась, и её сбила с ног волна густого, тошнотворного смрада. Это была не просто вонь. Это был сложный, многослойный букет, безошибочно указывающий на присутствие одного-единственного человека на планете. Первый слой — едкий, дешёвый табачный дым, который, казалось, въелся в саму штукатурку стен. Второй — кисловатый, прогорклый дух перегара и несвежего пива. И под всем этим — тяжёлая, мускусная основа запаха немытого мужского тела, застарелого пота, который ни с чем не спутаешь. Запах Толика.
Улыбка сползла с лица Марины, сменившись жёсткой, брезгливой гримасой. Предвкушение спокойного вечера лопнуло, как мыльный пузырь, оставив после себя липкое чувство обмана. Она молча сняла туфли и, ступая на цыпочках, словно сапёр на минном поле, двинулась вглубь квартиры. Её дом, её крепость, её маленькое, вычищенное до блеска убежище за несколько часов превратилось в грязный привокзальный зал ожидания. Холодная, тяжёлая ярость начала медленно закипать где-то в глубине её живота.
Первым пунктом была кухня. На столе, где утром она оставила идеальный порядок, возвышалась гора грязной посуды. Тарелки с присохшими остатками чего-то жирного и разводами кетчупа, липкие стаканы, вилки и ножи, брошенные как попало. В центре этого хаоса, словно памятник свинству, стояла переполненная пепельница — гора окурков, утопленных в пивной пене и пепле. Рядом валялась пустая бутылка из-под дешёвого пива, оставившая на чистой скатерти мокрый, уродливый круг. Он обещал. Он клялся, что этого больше не повторится.
Она прошла дальше, в гостиную. За столом, спиной к ней, сидел Олег. Сгорбленная спина, на голове — массивные игровые наушники, полностью поглощённый мелькающими на экране фигурами. Он даже не почувствовал, что она вошла. Увидев её, он вздрогнул, сорвал с одного уха наушник и приложил палец к губам, отчаянно зашипев: «Тссс!». Затем кивнул в сторону дивана. Марина перевела взгляд. На её диване, распластавшись как морская звезда, спал Толик. В уличных джинсах, в той же несвежей футболке. Его помятое, небритое лицо было умиротворённым, рот приоткрыт, и он с присвистом выдыхал в её чистый воздух очередную порцию перегара. Жест мужа, просившего её вести себя тихо, чтобы не потревожить сон этого существа, стал для неё последней пощёчиной. Неужели он не чувствует этот запах? Не видит этого погрома?
Марина ничего не сказала. Она развернулась и молча пошла в ванную, чтобы хотя бы умыться, смыть с себя эту грязь, которая, казалось, уже осела на её коже. Включила свет. И замерла. На кафельном полу, рядом с корзиной для белья, лежал её фен. Новый, мощный, который она выбрала сама, потратив на него почти половину своей премии. Корпус из красивого перламутрового пластика был расколот. От него шла уродливая трещина, похожая на чёрную молнию, а рядом валялся маленький острый осколок.
Она медленно наклонилась и подняла его. Две сломанные половинки беспомощно болтались в её руках. Это была не просто вещь. Это был символ. Символ того, что в её собственном доме больше нет ничего её, ничего безопасного, ничего, что нельзя было бы изгадить, сломать или прокурить. Она посмотрела на своё отражение в зеркале. Из него на неё смотрела женщина с ледяными, абсолютно спокойными глазами, в глубине которых уже разгорался пожар. Раздражение и обида ушли. Осталась только звенящая, концентрированная ярость. Искра добежала до конца бикфордова шнура.
С расколотым феном в руке Марина вернулась в гостиную. Она двигалась бесшумно, с какой-то хищной, выверенной грацией. Олег, заметив её боковым зрением, снова нетерпеливо приложил палец к губам. Он был полностью поглощён игрой, и её присутствие было лишь досадной помехой. Она не сказала ни слова. Просто подошла и положила сломанный фен на стол рядом с его клавиатурой. Две перламутровые половинки с треском стукнулись о дерево.
Звук был негромким, но он прорвался сквозь его наушники. Олег поморщился, бросил на неё раздражённый взгляд, поставил игру на паузу и нехотя стянул наушники на шею. Из них полилась приглушённая какофония взрывов и выстрелов.
— Чего тебе? — прошептал он, зыркнув в сторону спящего Толика.
Марина молча кивнула головой в сторону ванной. Её лицо было абсолютно непроницаемым, как маска. В её глазах не было ни обиды, ни злости — только холодная, тяжёлая пустота. Это напугало его больше, чем любой крик. Он тяжело вздохнул, будто она отрывала его от важнейшего в мире дела, поднялся из-за стола и поплёлся за ней. Она вошла в ванную первой и дождалась, когда он переступит порог. Затем она плотно, до щелчка, прикрыла за ними дверь.
Маленькое, залитое ярким светом пространство мгновенно стало тесным, как карцер. Здесь запах табака и пота был слабее, но от этого казался ещё более омерзительным, чужеродным.
— Что это? — начала она. Её голос был тихим, почти без интонаций, но каждое слово звенело, как натянутая струна. Она указала на осколок пластика на полу.
— А, это… — Олег потёр затылок, избегая её взгляда. — Толик случайно уронил. Он в туалет ходил, зацепил провод и… ну, бывает. Не специально же.
— Бывает, — ровно повторила она, как эхо. — А гора посуды на кухне — тоже «бывает»? А эта вонь по всей квартире, от которой глаза режет? Это тоже «случайно»?
— Марин, ну что ты начинаешь? Зашёл человек на час, посидели, поговорили. Что в этом такого? — он предпринял попытку примирительно улыбнуться, но вышло жалко и фальшиво. — Фен я тебе новый куплю, завтра же. Даже лучше, какой захочешь. Проблему нашла.
От его слов её словно током ударило. «Проблему нашла». Он действительно не понимал. Или не хотел понимать. Для него это был просто сломанный кусок пластика, который можно заменить деньгами. Он не видел разницы между домом, в который она вкладывала всю себя, и проходным двором для его непутёвого дружка.
— Ты не купишь мне новый дом, Олег, — её шёпот стал жёстким, как проволока. — Ты не купишь мне ощущение чистоты и безопасности. Я прихожу сюда после работы, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы заходить в прокуренный свинарник и бояться, что в следующий раз твой друг «случайно» сожжёт диван или затопит соседей. Ты мне обещал. Ты смотрел мне в глаза и говорил, что его ноги здесь больше не будет.
— Да что ты привязалась к нему! — Олег тоже начал закипать, его голос стал громче. — Ну да, обещал! И что теперь? Мне от друга отказаться, потому что тебе его запах не нравится? Он зашёл буквально на пару часов!
— В мой дом! В дом, который я драю каждые выходные! Он спал на диване, на котором спим мы! В уличной одежде! Тебя самого от этого не тошнит? — она сделала шаг к нему, и ему пришлось попятиться к стене. — Дело не в запахе, Олег. Дело в тебе. В том, что слово твоё не стоит вообще ничего. Ты готов променять мой покой и наш дом на пару часов с этим… существом.
Он смотрел на неё, и в его глазах было только упрямое, бычье непонимание. Он видел перед собой злую, несправедливую женщину, которая нападает на его друга и портит ему вечер из-за какой-то пластмассовой ерунды. А она видела перед собой чужого, безвольного мужчину, который предал её в самом главном — в их общем мире. И этот тихий, ядовитый разговор в замкнутом пространстве ванной был страшнее любого скандала. Он был окончательным диагнозом их отношениям.
Пружина внутри неё, сжимавшаяся весь вечер, лопнула с оглушительным звоном. Его слова — «Проблему нашла» — стали последним, решающим оборотом ключа в механизме взрыва. Тихий, звенящий шёпот мгновенно оборвался. Марина оттолкнула его от двери, несильно, но с такой неожиданной энергией, что он пошатнулся и ударился плечом о стену. Она вырвалась из тесного пространства ванной в коридор, и её голос, освобождённый от оков шёпота, обрушился на квартиру всей своей мощью. Это был не просто крик, это был рёв, вырвавшийся из самой глубины души, полный ярости и омерзения.
— Я тебе сто раз говорила, чтобы твоего Толика в моём доме не было! Он опять всё прокурил, оставил срач на кухне и сломал мой фен! Это последняя капля, Олег! Выметайся вместе с ним!
Слова, тяжёлые и острые, как булыжники, полетели в сторону гостиной. Они рикошетили от стен, от мебели, заполняя собой каждый кубический сантиметр воздуха. Олег выскочил за ней, его лицо исказилось от паники и злости.
— Ты с ума сошла? Тише! Ты же его разбудишь! — зашипел он, пытаясь схватить её за руку.
Она с силой выдернула руку, будто прикоснулась к чему-то грязному. Его забота о спокойствии спящего друга в этот момент была высшим оскорблением.
— Мне плевать, разбужу я его или нет! — выкрикнула она ему прямо в лицо. — Пусть слышит! Пусть знает, что ему здесь не рады! Пусть это ничтожество знает, что он в чужом доме, где его презирают!
Её голос звенел так, что, казалось, дребезжали стёкла в окнах. В этот момент дверь в гостиную медленно и скрипуче приоткрылась. В проёме показалась помятая фигура Толика. Он стоял, щурясь от яркого света в коридоре, его лицо было опухшим ото сна и выпитого пива. Он ничего не понимал, только моргал, переводя заспанный, мутный взгляд с разъярённой Марины на растерянного Олега. Он напоминал суслика, высунувшегося из норы прямо под колёса несущегося грузовика.
— Ты! — Марина ткнула в него пальцем. Её взгляд был полон такого ледяного презрения, что Толик инстинктивно вжал голову в плечи. — Чтобы духу твоего здесь больше не было! Понял?
Олег попытался вмешаться, встать между ними.
— Марин, прекрати, он же гость…
— Гость?! — она истерически рассмеялась, но в смехе не было и капли веселья, только голая, звенящая ненависть. — Гости не ломают вещи хозяев! Гости не превращают дом в помойку! И гости не спят в грязной одежде на чужих диванах! Он не гость, Олег, он паразит! И ты его сюда притащил!
Толик, наконец, окончательно проснулся. Но не для того, чтобы извиниться или вмешаться. Он всё понял. Он, как опытный шакал, почувствовал запах настоящей опасности. Пока Марина и Олег были сцеплены в словесной схватке, он, не отрывая от них испуганного взгляда, начал медленно пятиться назад, в темноту комнаты. Он двигался бесшумно, стараясь не привлекать к себе внимания. Он не искал свою куртку. Он на ощупь нашёл свои стоптанные кроссовки у дивана, сунул в них босые ноги, даже не пытаясь зашнуровать. Схватив со спинки кресла свой телефон, он, пригибаясь, проскользнул мимо дверного проёма и метнулся к входной двери.
Марина и Олег даже не сразу заметили его манёвр, полностью поглощённые друг другом. Они услышали только тихий щелчок замка. Они обернулись одновременно. Коридор был пуст. Друг, из-за которого разгорелся весь этот пожар, просто сбежал, испарился, оставив Олега одного на поле боя, один на один с ураганом, который он сам и вызвал.
Щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине, как выстрел. Крик замер в горле Марины, адреналиновая волна, нёсшая её на гребне ярости, разбилась о берег реальности и схлынула, оставив после себя ледяное, звенящее опустошение. Они стояли в коридоре, как два незнакомца, случайно запертые в одном пространстве. Олег смотрел на захлопнувшуюся дверь с выражением тупого, детского недоумения на лице. Его друг, его верный соратник по пивным посиделкам, человек, чью честь он только что так рьяно защищал, просто бросил его, как ненужный балласт, и сбежал при первых признаках настоящей бури.
Марина смотрела не на дверь. Она смотрела на Олега. И впервые за долгое время она видела его по-настоящему. Не мужа, не любимого когда-то человека, а слабого, безвольного мужчину, который только что потерял своего единственного зрителя и теперь не знал, какую роль ему играть. Вся его напускная злость и упрямство испарились вместе с Толиком. Осталась только растерянность и жалкая попытка найти виноватого. Его взгляд метнулся к ней, и в нём была уже не злость, а какая-то обиженная мольба. Он ожидал, что она продолжит кричать, обвинять, но она молчала.
Это молчание было страшнее любого крика. Она медленно развернулась и пошла на кухню. Не для того, чтобы убирать. Она просто остановилась посреди этого хаоса — горы грязной посуды, переполненной пепельницы, липких разводов на столе — и обвела всё это долгим, внимательным взглядом. Она смотрела на всё это не как хозяйка, а как следователь на месте преступления. Каждая грязная тарелка, каждый утопленный в пиве окурок были неопровержимыми уликами. Уликами не против Толика. Против Олега. Это был не просто беспорядок, оставленный неряшливым гостем. Это был материализованный символ его выбора, его приоритетов. В этой тишине она услышала всё предельно ясно. Это был конец. Не громкий, со скандалом и битьём посуды, а тихий, пришедший на цыпочках вместе с запахом чужого пота и дешёвых сигарет.
Олег неуверенно пошёл за ней, его шаги были тяжёлыми и шаркающими. Он остановился в дверях, не решаясь войти в эпицентр погрома.
— Марин, ну хватит. Я всё уберу. Прямо сейчас, — его голос звучал приглушённо и виновато. Он протянул руку, чтобы взять со стола самую грязную тарелку.
— Не надо. Не трогай, — её голос был ровный и бесцветный, лишённый всяких эмоций. Она даже не посмотрела на него. — Я хочу, чтобы ты на это посмотрел. Посмотрел и запомнил. Вот так выглядит твоя дружба. Вот так выглядит твоё уважение ко мне.
Он отдёрнул руку, как от огня.
— Да что ты заладила! Я же сказал, я куплю тебе новый фен! Толик сюда больше не придёт, я клянусь! Что ещё ты хочешь?
Она медленно повернула к нему голову. В её глазах не было слёз, только бездонная, всепоглощающая усталость.
— Я ничего уже не хочу, Олег. Понимаешь? Совсем ничего. Дело ведь не в фене. И даже не в Толике. Дело в тебе. Ты пустил его в наш дом. Ты позволил ему превратить его в свинарник. И когда я пришла, уставшая, домой, ты затыкал мне рот, чтобы не потревожить сон этого существа. Ты защищал его от меня. В нашем собственном доме. В тот момент ты сделал свой выбор. И я его услышала.
Каждое слово ложилось между ними, как ледяной камень, выстраивая невидимую, но непреодолимую стену. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Потому что она была права. Всё, что он мог сейчас предложить, — это жалкие оправдания, попытки купить её прощение новым феном, обещания, которым она больше никогда не поверит.
Она молча прошла мимо него, едва не коснувшись плечом. Он остался стоять в дверях кухни, а она прошла в спальню. Он слышал, как открылась дверца шкафа, как по штанге со скрежетом скользнули вешалки. Потом — тихий, деловитый звук молнии, расстёгивающей дорожную сумку. Этот звук был страшнее всего, что он слышал сегодня. Он означал действие. Окончательное и бесповоротное.
Через несколько минут она вышла с небольшой сумкой в руке. Она была уже в джинсах и свитере, одета так, будто только что зашла на минуту. Она подошла к тумбочке в коридоре, сняла с общей связки свой ключ и положила его на деревянную поверхность. Металл тихо звякнул.
— Я поживу у Кати, — сказала она всё тем же ровным голосом, глядя не на него, а куда-то сквозь него. — Вещи заберу позже.
Олег смотрел на неё, и до него, кажется, только сейчас начала доходить вся чудовищность происходящего. Это был не очередной скандал. Это был финал.
— Марина, подожди… Давай поговорим. Не делай глупостей! Куда ты пойдёшь на ночь глядя?
— Я иду туда, где чисто, Олег, — она впервые посмотрела ему прямо в глаза, и он отшатнулся от холода в её взгляде. — И где меня уважают.
Она повернулась и открыла входную дверь. Холодный, влажный воздух с лестничной клетки ворвался в прокуренную квартиру, на мгновение развеяв смрад. Она шагнула за порог и, не оборачиваясь, потянула дверь на себя. Замок щёлкнул во второй раз за вечер. Но этот щелчок был другим. Он отрезал, завершал, ставил точку.
Олег остался один. Он стоял посреди коридора, оглушённый тишиной. Он медленно повернулся. Перед ним была его квартира. Его крепость. На кухне — гора грязной посуды, источающая кислый запах. В гостиной на мониторе застыла его игра — яркий, бессмысленный мир, который больше не казался таким уж увлекательным. На диване осталась вмятина от тела его друга. В воздухе всё ещё висел тяжёлый, въедливый запах чужого присутствия. Он получил то, чего, казалось, так хотел: его никто не трогал, никто не мешал, никто не читал ему нотаций. Он был один. Абсолютно один. Король в своём королевстве из грязной посуды и окурков. И в этой мёртвой тишине он впервые с ужасающей ясностью понял, что проиграл. Проиграл не в виртуальной битве на экране, а в единственной настоящей, которую имел. И переиграть уже не получится…
