— Денис, не так держишь! Ты доску расколешь, а не гвоздь забьёшь. У тебя руки из одного места, что ли, растут?
Голос Эльвиры Станиславовны, резкий и сухой, как треск старого дерева, ударил по затылку. Денис вздрогнул, и молоток соскользнул, оставив на свежей сосновой доске уродливую вмятину. Он выпрямился, чувствуя, как ноет поясница. Суббота. Полдень. Солнце пекло нещадно, и пот, смешиваясь с древесной пылью, стекал по вискам, оставляя грязные разводы. Очередные выходные на даче, которые его жена Лена называла «отдыхом на природе», а он про себя — «трудовой повинностью».
Он посмотрел на свои руки. Пальцы, привыкшие к гладкой поверхности клавиатуры, были покрыты царапинами и занозами. Одна, особенно едкая, засела под ногтем большого пальца и пульсировала тупой болью, отравляя каждый удар молотка. Эльвира Станиславовна стояла над душой, подбоченившись, и смотрела на него так, как смотрит полководец на нерадивого новобранца. Её взгляд, цепкий и оценивающий, скользил по его неумелым движениям, и в нём читалось откровенное презрение.
— Головой своей компьютерной работать — это не доски прибивать. Тут смекалка нужна, мужская хватка, — процедила она, с удовольствием констатируя очевидное. — Леночка, посмотри на своего орла! Он же молоток в руках держать не умеет.
Лена, которая неподалёку пропалывала клубничные грядки, подняла голову. Её лицо под широкополой шляпой выражало усталую досаду.
— Мам, ну что ты пристала? Он старается. Денис, милый, может, передохнёшь?
— Вот-вот, передохнёт он! — тут же взвилась тёща. — А забор сам себя починит? Вся дача на мне одной держится. Вы приехали на всё готовое, а помочь по-человечески не можете. Один ветер дунет, и этот штакетник на твои же грядки и рухнет, Леночка.
Денис промолчал. Спорить было бесполезно. Любое его слово Эльвира Станиславовна воспринимала как личный вызов, как бунт на её шести сотках, где она была единоличной царицей. Он снова наклонился, прицелился и всадил гвоздь в доску двумя точными, злыми ударами. Ещё один. И ещё. Он работал молча, методично, вкладывая в каждый удар всю свою накопившуюся злость. Он представлял не шляпку гвоздя, а самодовольное лицо тёщи. Это помогало.
К вечеру, когда солнце начало клониться к верхушкам сосен, забор был почти доделан. Спина гудела, руки дрожали от напряжения. Лена принесла ему стакан холодного кваса. Он выпил его залпом, не чувствуя вкуса. Эльвира Станиславовна, окинув его работу критическим взглядом, вынесла вердикт:
— Ну вот, можешь же, когда захочешь. Кривовато, конечно, но на твой век хватит.
Они уезжали уже в сумерках. Денис вёл машину, вцепившись в руль одеревеневшими пальцами. Лена рядом пыталась завести разговор о планах на неделю, но он отвечал односложно. На заднем сиденье громоздились ящики с рассадой и банки с прошлогодними соленьями — плата за рабский труд. Перед тем как сесть в машину, Эльвира Станиславовна задержала его у калитки.
— Ты это, Денис, в следующие выходные пораньше приезжай. У меня там крыша на сарае течь дала. Шифер нужно перекрыть. Инструмент я найду. Так что будь готов, работы много.
Она не спрашивала. Она ставила перед фактом. И Денис, глядя в её непроницаемые глаза, почувствовал, как невидимый ошейник на его шее затянулся ещё туже. Он молча кивнул, сел в машину и тронулся с места, увозя с собой боль в мышцах и тяжёлое, глухое предчувствие, что эта дачная каторга никогда не закончится.
Вторник. Девять утра. Код пульсировал на трёх мониторах, образуя сложный, живой организм. В офисе стояла та священная тишина, которая бывает, когда десяток блестящих умов одновременно погружены в состояние потока. Пахло озоном от серверов и крепким кофе. Здесь, в этом стеклянном аквариуме под потолком бизнес-центра, Денис был не «безруким зятем», а ведущим разработчиком, архитектором сложнейшей системы, от запуска которой зависел многомиллионный контракт. Он был на своём месте. В своей стихии. Его пальцы летали над клавиатурой, мозг работал с точностью швейцарского хронографа. Дедлайн горел синим пламенем — сдача проекта была назначена на завтрашнее утро.
И в этот самый момент его личный телефон, забытый на краю стола, завибрировал и зашёлся пронзительным, неуместным звонком, как крик чайки на подводной лодке. На экране высветилось «Эльвира Станиславовна». Денис сбросил вызов. Через десять секунд телефон зазвонил снова. И снова. На третий раз он, тяжело вздохнув и мысленно извинившись перед коллегами за нарушение тишины, поднял трубку.
— Слушаю, Эльвира Станиславовна. Я на работе, если что.
— Денис, у нас катастрофа! — голос в трубке был намеренно-трагическим, поставленным как у актрисы провинциального театра. — Сарай! Крышу прорвало! Там же все мои заготовки, весь инструмент! Всё пропадёт! Нужно срочно ехать, срочно чинить!
Денис потёр переносицу.
— Эльвира Станиславовна, сегодня вторник. У меня сдача проекта, я не могу уйти. Давайте я в субботу приеду, как и договаривались, всё сделаю.
— В субботу?! — тёща практически взвизгнула. — К субботе там всё сгниёт! Ты что, не понимаешь? Я же на тебя надеялась! Леночке позвонила, она тоже говорит — езжай, помоги маме. Ты что, хочешь, чтобы весь мой труд пошёл насмарку из-за твоего дурацкого компьютера?
Денис почувствовал, как по венам начинает разливаться знакомый холодный яд. Он знал этот сценарий. Сейчас он откажет, она позвонит Лене, устроит истерику, Лена позвонит ему с голосом, полным материнских слёз, и вечер превратится в ад. Он бросил взгляд на монитор, на строки кода, которые мог дописать только он. А потом представил лицо жены и взвесил два зла.
Скрипнув зубами, он выбрал то, что казалось меньшим. Он отпросился у начальника, соврав про внезапный прорыв трубы дома. Ложь далась ему легко — он уже привык врать из-за этой дачи.
Через полтора часа он стоял посреди знакомого участка, вдыхая запах прелой листвы и безысходности. Старая деревянная лестница жалобно скрипнула под его весом. На крыше сарая, балансируя на скользких от мха листах шифера, он почувствовал себя акробатом в дешёвом цирке. Вот она, вершина его карьеры. Ведущий разработчик чинит дырявый сарай посреди рабочего дня. Ирония была настолько горькой, что хотелось сплюнуть.
Именно в этот момент, когда он, зажав в зубах гвозди, пытался приладить кусок рубероида, снова зазвонил телефон. На этот раз — начальник. Денис едва успел нажать на приём, чуть не выронив смартфон в заросли крапивы.
Голос начальника был тихим, но от этого ещё более унизительным. Никакого крика. Только ледяное разочарование.
— Денис, где демо-стенд? Клиенты ждут уже час. Ты сказал, что всё готово. Ты подвёл всю команду, Денис. Всю. Я не знаю, какая труба у тебя там прорвала, но если к вечеру система не будет работать, можешь завтра не приходить. Мы найдём того, для кого этот запуск что-то значит.
Короткие гудки. Денис опустил телефон. Ветер трепал его волосы, а внутри всё застыло. Унижение на работе, смешанное с унижением здесь, на этой проклятой крыше, сплавилось в нечто новое. Это была уже не злость и не досада. Это было холодное, кристаллическое бешенство.
Он закончил работу с мрачной, пугающей эффективностью. Он больше не чувствовал ни боли от заноз, ни усталости в спине. Он заколотил дыру, швырнул инструменты в старую спортивную сумку, даже не очистив их от смолы и грязи. Бросил туда же и рабочие перчатки. Он ехал домой, но вёз с собой не просто усталость, а приговор. Приговор, который он собирался зачитать сегодня вечером.
Квартира встретила Дениса запахом жареной курицы и тишиной, которая казалась неестественной. Он вошёл, двигаясь словно человек под водой, и молча поставил тяжёлую спортивную сумку в коридоре. Грязь с дачных ботинок осталась на коврике уродливым пятном. Лена выпорхнула из кухни, на ходу вытирая руки о передник. Её лицо сияло.
— Милый, ты приехал! Я так волновалась! Ну что, починил? Мама звонила, сказала, ты просто герой!
Она обняла его, но тут же отстранилась, наткнувшись на его холодное, отстранённое молчание. Он не обнял её в ответ. Его руки безвольно висели вдоль тела.
— Денис? Что-то случилось? Ты выглядишь… уставшим.
— Я в душ, — ровным, безэмоциональным голосом произнёс он и, не глядя на неё, прошёл в ванную.
Из-за закрытой двери доносился лишь шум воды. Лена растерянно постояла в коридоре, глядя на его сумку, из которой торчал край замызганной робы. Она пожала плечами. Наверное, и правда устал. Работа тяжёлая, и на даче пришлось повозиться. Ничего, сейчас поужинает, отдохнёт, и всё будет как обычно.
Когда Денис вышел, переодетый в домашнюю футболку и штаны, в дверь позвонили. Властно и коротко, как всегда звонила её мать. Лена поспешила открыть. На пороге стояла Эльвира Станиславовна. В руках она держала блюдо, накрытое полотенцем.
— Вот, яблочный пирог испекла. За труды, так сказать, — заявила она, проходя в квартиру с видом благодетельницы, одарившей нищих куском хлеба. — А где наш работник? Надеюсь, руки помыл после сарая.
Она прошествовала на кухню и водрузила пирог на стол, как корону. Денис вошёл следом. Он молча сел на своё место. Его лицо было похоже на маску, вырезанную из камня.
— Ну что, Денис, принимай благодарности, — начала Эльвира Станиславовна, с аппетитом накладывая себе куриную ножку. — Спаситель ты наш. Если бы не ты, пропали бы мои огурчики. Леночка, положи мужу побольше. Он сегодня заслужил.
Лена, суетясь, наполнила его тарелку. Денис механически взял вилку, но к еде не притронулся. Он просто смотрел, как тёща с удовольствием поглощает ужин в его доме. Он слушал её голос, который сегодня казался ему особенно скрипучим, как ржавые петли на воротах того самого сарая.
— Да, хорошо получилось, — продолжала вещать Эльвира Станиславовна, до блеска обгладывая косточку. — Я после тебя слазила, проверила. Крепко сделал, надёжно. Руки у тебя, конечно, не для молотка, но если заставить — можешь. И вот ещё что, Денис, пока не забыла… В субботу, значит, первым делом крыльцо. Там одна доска совсем подгнила, я чуть ногу не сломала. А потом яблони побелить надо, пока вредители не сожрали. И в парнике хорошо бы землю перекопать.
Она говорила и говорила, перечисляя дела, расписывая фронт работ на ближайший месяц. Каждое её слово было гвоздём, который она методично, с наслаждением, забивала в крышку его терпения. Она даже не замечала его молчания, принимая его за покорное согласие. Лена поддакивала, вставляя свои «Да, мам, конечно» и «Дэн, слышишь, надо будет сделать, а то мама одна не справится».
Они вдвоём, мать и дочь, рисовали картину его будущего рабства, не видя, как в глазах у молчаливого человека напротив разгорается холодный, тёмный огонь. Он дослушал её до конца. До последнего слова. Затем аккуратно и беззвучно положил вилку и нож рядом с нетронутой тарелкой. Медленно, словно нехотя, поднялся из-за стола.
Женщины на мгновение замолчали, удивлённые этим движением.
— Денис? Ты куда? Ты же не поел, — с ноткой растерянности в голосе спросила Лена.
Он не ответил. Не оборачиваясь, он вышел из кухни и направился в коридор. Прямо к той самой спортивной сумке, в которой, как спящий зверь, таились свидетели его сегодняшнего унижения.
Он вернулся в кухню через минуту. Движения его были медленными, выверенными, как у хирурга перед сложной операцией. В руке он держал рабочие перчатки. Жёсткие, пропитанные въевшейся грязью, потом и смолой, они выглядели как чужеродный, уродливый артефакт в чистом пространстве квартиры. Лена и Эльвира Станиславовна проводили его недоумевающими взглядами.
— Денис, что за фокусы? Ты что, хвастаться пришёл, как наработался? — с насмешливой ухмылкой начала тёща, но тут же осеклась.
Он подошёл к столу. На белоснежной скатерти, рядом с недоеденным пирогом и тарелкой Эльвиры Станиславовны, он с силой швырнул перчатки. Они упали с глухим, тяжёлым стуком. Комья сухой земли и древесная труха осыпались на белую ткань, создавая омерзительное пятно.
— Я вам не раб! Своей дачей занимайтесь сами! Из-за вашего сарая я чуть не потерял работу, которая кормит вашу дочь! Так что больше ноги моей тут не будет!
Лицо Эльвиры Станиславовны побагровело. Она открыла рот, чтобы выдать привычную тираду о неблагодарности, но Денис сделал шаг к ней, нависнув над столом, и его ледяной взгляд заставил её замолчать.
— Вы хоть понимаете, что вы сделали? — продолжил он, глядя ей прямо в глаза, не отводя взгляда ни на секунду. — Вы позвонили мне посреди самого важного проекта за год. Вы заставили меня бросить всё и мчаться латать вашу гнилую крышу, потому что вашим огурчикам грозила опасность. Пока я торчал на этой крыше, как последний идиот, мне позвонил начальник и прямым текстом сказал, что я могу искать себе новую работу. Работу, за которую я получаю деньги. Деньги, на которые живёт ваша дочь. На которые куплена эта квартира и эта еда, которую вы сейчас с таким аппетитом едите.
Он говорил ровно, без крика, и от этого его слова звучали ещё страшнее. Лена сидела бледная как полотно, переводя испуганный взгляд с мужа на мать. Она хотела что-то сказать, вмешаться, но не могла произнести ни звука.
— Выбирайте, Эльвира Станиславовна, — Денис выпрямился, и его голос стал ещё твёрже, превратившись в сталь. — Что вам дороже: доски и гвозди или счастье вашей дочери. Потому что я свой выбор сделал. А теперь покиньте мой дом. Пока я вас отсюда не вышвырнул силой.
Последняя фраза прозвучала как удар хлыста. Это была уже не просьба. Это был ультиматум. Эльвира Станиславовна замерла. Вся её спесь, вся властность испарились, оставив после себя лишь немую, бессильную ярость. Она увидела в его глазах то, чего никогда раньше не видела, — абсолютную, непоколебимую решимость. Она поняла, что он не шутит.
Молча, с искажённым от гнева лицом, она резко встала из-за стола. Схватила свою сумку. Не посмотрев на дочь, не сказав ни слова, она быстрыми, отрывистыми шагами вышла из кухни и через мгновение за ней хлопнула входная дверь.
Лена осталась сидеть за столом. Её взгляд был прикован к грязным перчаткам, лежавшим на скатерти. Она медленно подняла глаза на мужа. Он стоял посреди кухни, прямой и чужой, и смотрел не на неё, а куда-то сквозь стену. В квартире воцарилась абсолютная, мёртвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Привычный мир, где мама всегда была права, а муж всегда терпел, только что рухнул. И грязные рабочие перчатки на белом столе были уродливым надгробием на его руинах…
